Человеческое сердце, одетое, застёгнутое на все пуговицы обстановки, интересов, манер, условностей, расы и классов, остаётся тем же сердцем, если его обнажит горе, любовь, ненависть или смех. Но как редко оно обнажается! Какие все в жизни одетые! Оно, пожалуй, и лучше - нагота обязывает к огромному напряжению.

Без маски

... Смеющийся почти всегда ничего не знает о впечатлении, которое производит. Точно так же не знает, как и вообще все не знают, каково у них лицо, когда они спят.

Фёдор Михайлович Достоевский. Подросток (1875 г.)
 

Злополученн и жалок, кто не приобрёл терпения. Таковым Божественное писание угрожает горем. Горе, говорит, погубившим терпение (Сир. 2, 14). И действительно, действительно горе тому, в ком нет терпения. Он возметается, как лист ветром, не переносит оскорбления, в скорбях впадает в беспечность. Его легко вовлечь в ссоры. Где нужно терпеть, там он ропщет. Где требуется послушание, там он прекословит. В молитвах ленив, в бдениях расслаблен, в постах угрюм, в воздержании нерадив, в ответах медлителен, в делах неисправен, в лукавстве неодолим, в занятиях самоволен, в спорах мужествен, в безмолвии бессилен. Людям достойным одобрения он противник, и преуспевающим - соперник. В ком нет терпения, тот подвергается многим потерям и не в состоянии стать добродетельным. Ибо терпением течём на предлежащий нам подвиг, говорит Апостол (Евр. 12, 1). В ком нет терпения, тот чужд всякого упования. Поэтому всякого, кто, подобно мне, нетерпелив, умоляю приобрести терпение, чтобы спастись.

Тоска

Не подаришь чего - и в душе тоска. Даже если не додаришь подарок.
(Девочка на вокзале, Киев, которой хотел подарить карандаш-вставочку; но промедлил, и она с бабушкой ушла).
А когда та вернулась, и я подарил ей карандаш. Никогда не видала, и едва мог объяснить, что это за "чудо". Как хорошо ей и мне.
Кто с чистою душою сходит на землю? О, как нужно нам очищение.

Рубикон жизни

Закатывается, закатывается жизнь. И не удержать. И не хочется задерживать.
Как всё изменилось в смысле соотетственно этому положению.
Как теперь не хочется веселья, удовольствий. О, как не хочется. Вот час, когда добродетель слаще наслаждений. Никогда не думал, никогда не предполагал.

Самое лучшее

Что самое лучшее в прошедшем и давно-прошедшем? Свой хороший или мало-мальски порядочный поступок. И ещё - добрая встреча: т.е. узнание доброго, подходящего, милого человека. Вот это в старости ложится светлой, светлой полосой, и с таким утешением смотришь на эти полосы, увы, немногие.
Но шумные удовольствия (у меня немного)? так называемые "наслаждения"? Они были приятны только в момент получения, и не имеют никакого значения для "потом".
Только в старости узнаёшь, что "надо было хорошо жить". В юности это даже не приходит на ум. И в зрелом возрасте - не приходит. А в старости воспоминание о добром поступке, о ласковом отношении, о деликатном отношении - единственный "светлый гость" в "комнату" (в душу).

Предрассудки

Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков.

Переходный возраст

Виктор Петрович Астафьев. Царь-рыба (1976 г.)
 

… Аффекты иной раз кажутся уснувшими и мёртвыми, но ни в коем случае нельзя этому верить, даже если они погребены, потому что, если представится повод и удобный случай, они воскресают вновь.

Фрэнсис Бэкон. О мудрости древних (1609 г.)
 

Особенно наглядно образы моего детства встали передо мной при работе над повестью "Ранние журали". Всё, что переживают её молодые герои, находится в той или иной связи со мной, с моим жизненным опытом… источник рассказанного — моё детство. Если на то пошло, если вглядеться повнимательнее, то детство мы всегда несём с собой. Оно формирует будущую личность. Всё, что человек познаёт в детстве, всё, что он выстрадал, узнал, всё горе, вся боль и все открытия — всё это сохраняется в нём навсегда, является питательной средой для фантазии, воспоминаний… Только что, по дороге сюда, я видел на улице молодую пару, девушку и юношу, они были счастливы. Они были наедине друг с другом, а день был чистым и ясным. Я порадовался за них, но одновременно мне стало жаль моей юности, когда я не понимал истинной ценности этой поры, наслаждения этой интимностью, этой отдалённостью от всех. Я подумал об этом юноше, о том, что ему ещё много придётся пережить, чтобы впоследствии оценить неповторимость таких минут.

Чингиз Айтматов. Человек и мир (1977 г.)
 

Хочу Вам сказать одно: всё самое нужное в жизни человек делает сам, через себя и через большее, чем он сам (любовь, вера).

Александр Блок — Е.М. Тагер (1915 г.)
 

В болезнях есть своя философия, а в детских болезнях — в особенности. Каждая болезнь точно вносит какое-то внутреннее просветление, и детское сознание взбирается на следующую ступеньку. Отлично помню, что в детстве я совсем не испытывал страха смерти, даже тогда, когда она стояла над головой, и объясняю это тем, что всегда около был отец, спокойный, ласковый, строгий. Это была та сила, за которую хватались слабевшие детские руки, как за своё единственное спасение.

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.
Отрезанный ломоть. Воспоминания (1902 г.)
 

Первая обязанность человека до сих пор всё ещё заключается в подавлении страха. Мы должны освободиться от страха; мы не можем вообще действовать, пока не достигнем этого. До тех пор, пока человек не придавит страха ногами, поступки его будут носить рабский характер, они будут не правдивы, а лишь правдоподбны: сами его мысли будут ложны, он станет мыслить целиком, как раб и трус.

Томас Карлейль (1795-1881 гг.)
 

… Резкие звуки заставляли меня содрагаться, вид болезни возбуждал во мне гадливость. Но ещё больше пугало меня головокружение, которое я всякий раз испытывал, глядя вниз с высоты. Эти мои недостатки я старался изжить, и, за недосугом, несколько крутыми мерами. Вечером, когда играли зорю, я ходил около барабанов, от дроби и грохота которых у меня сердце готово было разоваться. Я поднимался в полном одиночестве на самую вершину соборной башни и добрых четверть часа просиживал в так называемой "шейке" под капителью, прежде чем отважиться выйти на воздух, где, стоя на площадке величиной не более локтя в квадрате и не имея за что ухватиться, ты видишь перед собой необъятную страну, в то время как лепные украшения скрывают от тебя собор и всё, на чём и над чем ты стоишь. Ощущение такое, словно ты поднялся в воздух на монгольфере. Таким страхам и мученьям я подвергал себя до тех пор, покуда со всем этим не свыкся; позднее, при восхождениях на горы, при геологических изысканиях, на больших постройках, где я взапуски бегал с плотниками по выступам и карнизам, а также в Риме, где приходится проделывать такие же головоломные штуки, чтобы поближе рассмотреть великие произведения искусства, мне очень пригодились эти предварительные упражнения. Поэтому и анатомия приобрела для меня двойную ценность; она приучила меня переносить отвратительнейшие зрелища и в то же время удовлетворяла мою жажду знаний. Итак, я посещал клинику доктора Эрмана-старшего и лекции по акушерству его сына с двойной целью — почерпнуть многообразные знания и освободиться от чувства омерзения. И я своего добился — всё это перестало выводить меня из равновесия. Но не только против этих чувственных впечатлений, а и против игры воображения я старался закалить себя. Мне удалось выработать в себе равнодушие к жути и ужасам темноты, кладбищам, уединённым местам, к пребыванию ночью в церквах и часовнях и тому подобному; я стал одинаково чувствовать себя и днём и ночью в любом месте; и даже много позже, когда у меня появилась охота ещё раз, как в молодости, испытать трепет в такой обстановке, мне уже едва удавалось ощутить его при прмощи самых странных и страшных картин, которые я вызывал в своём воображении.

Иоганн Вольфанг Гёте.
Из моей жизни. Поэзия и правда (1813-1831 гг,)
 

… Более земное и в данное время более полезное для моего формирования занятие состояло в просмотре писем, которые я в своё время писал домой из Лейпцига. Лучше всего мы постигаем себя, когда у нас перед глазами оказывается нечто, от нас не так давно изошедшее, и мы начинаем себя рассматривать как объективное явление.

 

Стаценко, начальник планового отдела треста "Краснодонуголь", был еще не старым человеком, где-то между сорока пятью и пятьюдесятью. Он действительно был сыном мелкого чиновника, до революции служившего в акцизе, и действительно никогда ни в чем "не был замешан". По образованию он был инженер-экономист и всю жизнь работал как экономист-плановик в различных хозяйственных организациях. Нельзя сказать, чтобы он быстро продвигался по служебной лестнице. Но он и не стоял на одном месте: можно сказать, что он восходил не с этажа на этаж, а со ступеньки на ступеньку. Но он всегда был недоволен тем местом, какое занимал в жизни. Он был недоволен не тем, что его трудолюбие, энергия, знания, скажем, недостаточно используются и в силу этого он не имеет от жизни того, чего бы он заслуживал. Он был недоволен тем, что не получает от жизни всех ее благ без всякой затраты труда, энергии и знаний. А то, что такая жизнь возможна и что она приятна, он это наблюдал сам в старое время, когда был молодым, а теперь он любил читать об этом в книгах — о старом времени или о заграничной жизни. Нельзя сказать, чтобы он хотел стать баснословно богатым человеком, крупным промышленником, или купцом, или банкиром, — это тоже потребовало бы от него энергии, волнений: вечная борьба, соперники, стачки, какие-то там, черт бы их побрал, кризисы! Но ведь существуют же на свете тихие доходы, какая-нибудь там рента или просто хороший оклад на спокойной и почтенной должности, — существуют везде, но только не "у нас". И все развитие жизни "у нас" показывало Стаценко, что годы его идут, а он все больше отдаляется от идеала своей жизни. И поэтому он ненавидел общество, в котором жил.

Александр Александрович Фадеев.
Молодая гвардия (1945 г.)
 

Тебе чудится, что ты знаешь, где находится в тебе совесть, где воля, где память где возникают желания и откуда берутся запреты и ограничения. Ты не знаешь места их расположения, но представляешь, по каким связям следует посылать сигналы, чтобы они отозвались. Совесть заговаривает в тебе не сама по себе, а по твоему призыву; быть может, она способна спросить и самостоятельно — конечно, способна, но не успевает: тебе верится, что ты обращаешься к ней раньше. Ты полагаешь, что так и должно быть в вверенных тебе границах: чтобы ты с опережением вмешивался в готовый ли раздаться ропот или ослабевающее согласие, чтобы ты выходил первым и заговаривал прежде, а не являлся по требованию.