Наконец, история человечества дошла до "стандарта педагога". Уверен, даже Аристотель не сообразил, что хотят изобретатели этого казуистического термина. Однако, технократы его приняли, теперь обсуждают уровни этого "стандарта", чтобы установить в соотвествии с этим педагогическую зарплату. Потом начнут сотни тысяч педагогов втискивать в эти рамки. А мне бы хотелось, чтобы мы задумались не о том, как сделать легче одному бухгалтеру, а о том, как действительно и реально сохранить в стране… Что? Пожалуй, всё. Для этого необходимо правильно понять место и роль учителя в обществе и в судьбе конкретных людей. Небольшой рассказ писателя Фёдора Абрамова (1920-1983 гг.), представителя "деревенской прозы", о своём первом учителе. Многое из того, что делал "нестандартный" первый учитель, сейчас не делается. Почему? Давайте подумаем. Ведь мы хотели бы, чтобы наши дети учились именно у таких учителей?
Ещё. Частенько можно услышать: сейчас дети не такие, они — другие, к ним нужен совсем другой подход, как говорится, и т.д. и т.п. Имеют в виду информатизацию нашей жизни, внедрение информационных технологию в школу и проч. Не соглашусь. Дети остались, прежде всего, детьми. А мы, кажется, именно об этом (!) совсем-совсем забыли.
 

Фёдор Абрамов. О ПЕРВОМ УЧИТЕЛЕ (1975 г..)

«Комсомольская правда» обратилась ко мне с просьбой поделиться раздумьями о школьном обучении — проблеме, которая, несомненно, принадлежит к самым важным и сложным проблемам нашего времени.
К сожалению, у меня давно нет живой связи со школой, а говорить о практике сорокалетней давности, о той впервые созданной в сельском районе средней школе, которую я окончил, да где — в глухом лесном краю, в 300-х верстах от ближайшего города,— так ли уж это поучительно для сегодняшнего бытия?
Скажу только одно: при всех недостатках сельской школы— и тогда, и ныне — я бы и сейчас ни за что, нив каком разе не променял её на городскую. Ибо природа, национальный уклад жизни, народная культура и язык, которые в наиболее первозданном виде сохранились в деревне,— всё это имеет неоценимое и ни с чем не сравнимое значение для нравственного и эстетического воспитания личности.
Я приветствую всякий деловой и конструктивный разговор о школе. Я с интересом читаю статьи об организации учебного процесса, о программах, о профессиональной ориентации учащихся, но первейшая роль в школьном деле, конечно же, принадлежит учителю. Именно от его таланта, от масштабности и богатства его личности, от его душевной щедрости во многом зависит духовный климат школы, тот нравственный тип человека, который она выращивает. И тут мне хочется вспомнить о своем незабвенном учителе — Алексее Фёдоровиче Калинцеве.
Жизнь не обделила меня встречами с так называемыми выдающимися людьми. Я слушал лекции у знаменитых профессоров и академиков, которые стали гордостью отечественной науки, я общался и общаюсь с крупнейшими писателями, художниками, артистами страны, мне не раз доводилось беседовать с государственными и партийными деятелями. Но никто, ни один человек за всю жизнь не оказал на меня столь могучего нравственного воздействия, как сельский учитель Алексей Фёдорович Калинцев.
Всё поражало нас, школьников, в этом немолодом уже человеке. Поражали феноменальные по тем далёким временам знания, поражала неистощимая и в то же время спокойная, целенаправленная энергия, поражал даже самый внешний вид его, всегда подтянутого, собранного, праздничного.
Никогда не забуду свою первую встречу с Учителем.
Был мартовский воскресный, морозный и ясный, день 1934 года, и я, четырнадцатилетний деревенский паренёк, с холщовой котомкой за плечами, в которой вместе с бельишком была какая-то пара ячменных сухариков (тогда ведь была карточная система — 300 граммов хлеба на иждивенца!), в больших растоптанных валенках с ноги старшего брата, впервые в своей жизни вступил в нашу районную столицу — Карпогоры. Тогда это было обыкновенное северное село, но всё мне казалось в нём удивительным: и каменный магазин с железными дверями и нарядной вывеской, и огромное, по моим тогдашним представлениям, здание двухэтажной школы под высоким, мохнатым от снега тополем, где мне предстояло учиться, и необычное для моей родной деревни многолюдье на главной улице. Но, помню, всё это вмиг забылось, перестало для меня существовать, как только я увидел его, Алексея Фёдоровича.
Он не шёл, он шествовал по снежному утоптанному тротуару, один-единственный в своём роде — в поскрипывающих на морозе ботинках с галошами, в тёмной фетровой шляпе с приподнятыми полями, в посверкивающем пенсне на красном от стужи лице, и все, кто попадался ему навстречу — пожилые, молодые, мужчины, женщины,— все кланялись ему, а старики даже шапку с головы снимали, и он, всякий раз слегка дотрагиваясь до шляпы рукой в кожаной перчатке, отвечал: «Доброго здоровья! Доброго здоровья!».
Такого я ещё не видывал. Не видал, чтобы в наши лютые морозы ходили в ботинках, в шляпе, чтобы все оr мала до велика так единодушно почитали человека.
Да, Алексей Фёдорович умел поддержать своё реноме народного учителя: самая обычная прогулка по райцентру у него превращалась в выход, но, конечно, великую любовь и уважение к себе моих земляков он снискал прежде всего своим беззаветным, поистине подвижническим служением на ниве народного просвещения.
Ещё задолго до революции окончив учительскую семинарию, он, наделённый незаурядными, а может быть, редкими, даже исключительными способностями, сознательно, по убеждению пошёл, как говорили тогда, в народ, и вот свыше четверти века учительствовал у нас, на Пинежье, в одном из самых глухих районов Архангельской области.
Не буду говорить обо всём, что он сделал за свою жизнь. Да это и невозможно в рамках газетной статьи. Ведь, помимо чисто учительской работы, он ещё многие годы занимался ликвидацией неграмотности среди взрос¬лого населения, постоянно выступал с лекциями и беседами на самые разнообразные темы. А самодеятельный драмкружок при районном клубе? А первый струнный оркестр в райцентре? А школьный опытный участок, который долгие годы был рассадником агрономических знаний среди крестьян? Всё это и ещё многое, многое другое было делом рук его, Алексея Фёдоровича. Воистину он был первым воином и знаменосцем у нас, на Пинеге, того великого движения двадцатых-тридцатых годов, которое принято называть культурной революцией.
Та же многогранная, та же разносторонняя деятельность отличала Алексея Фёдоровича и как преподавателя.
В тридцатые годы в стране не хватало учителей, тем более на вес золота были они у нас, в лесной глуши. И вот Алексей Фёдорович, для того чтобы не сорвать в школе учебный процесс, годами осваивал предмет за предметом. Он вёл у нас и ботанику, и зоологию, и химию, и астрономию, и геологию, и географию, и даже немецкий язык. Немецкий язык он выучил самостоятельно, уже будучи стариком, выучил с единственной целью, чтобы дать нам, первым выпускникам школы, хоть какое-то представление об иностранном языке.
А как назвать, какой мерой измерить то, что он делал для нас как преподаватель дарвинизма! Один-единственный учебник на весь класс! И все же мы знали предмет, знали учебник. По конспектам, составленным Алексеем Фёдоровичем.
Чтобы понять, что это был за труд для нашего учителя, я должен заметить, что ему нелегко было выставлять даже отметки в классном журнале. Старая, поражённая ревматизмом рука его при этом тряслась (я и сейчас, спустя сорок лет, слышу это потрескивание пера в напряжённой тишине затаившего дыхание класса), подслеповатые, близорукие глаза только что не бороздили лист бумаги, и всегда сияющая, словно излучающая свет его лысина становилась малиновой от натуги. И вот как, когда, каким образом этот полуинвалид-старик мог написать конспект очередного раздела учебника, который мы проходили, да ещё не в одном экземпляре, а в двух-трёх, да с рисунками, это для меня и доселе остаётся загадкой.
Хорошо поклониться святыне! Человеку это нужно в любом возрасте, в любом звании. И я завидую, без¬мерно завидую тем, кто может постоять с обнажённой головой у могилы своего любимого учителя. Мы, пинежане, сделать этого не можем. Мы, пинежане, не уберегли нашего Учителя. Он пал жертвой подлой клеветы и наветов, и мы даже не знаем, где и как окончил он свои дни.
Алексей Фёдорович Калинцев — явление, конечно, необычное. Самородок, подвижник, русский интеллигент в самом высоком значении этого слова. И взывать к то¬му, чтобы все учителя были Калинцевыми, — бессмысленно. Но одно мы вправе требовать от каждого учителя — преданности своему делу. А преданность и энтузиазм возможны только при одном условии — при условии, что в педвузы будут принимать людей по призванию. Понятно, этого принципа должны придерживаться все вузы без исключения, но пединституты, думаю,— в особенности.
Другая мысль, которая сама собой напрашивается, когда я обращаюсь к светлой памяти моего Учителя, — мысль, впрочем, тоже не очень новая,— о пополнении нынешней армии учителей мужчинами.
Сейчас постоянно слышишь: дисциплина в школе упала, авторитет учителя пошатнулся. А почему? Почему— упала? Почему — пошатнулся? Кто хоть раз по-настоящему, всерьёз проанализировал причины? Общеизвестно: школа — зеркало общества. Но ясно и другое: многие беды современной школы связаны ещё с тем, что она по своему преподавательскому составу стала, в основном, женской. Мне, например, известны школы, и таких немало, где нет ни одного мужчины-учителя. И это плохо, это ненормально! Это ведет к всевозможным перекосам и перегибам, придает одностороннее направление всему школьному воспитанию.
Комсомол, «Комсомольская правда» давно уже зарекомендовали себя как инициаторы многих важных начинаний в нашей стране. А почему бы комсомолу и «Комсомольской правде» не объявить что-то вроде комсомольского призыва юношей в педвузы? Почему бы жилищное, бытовое и прочее устройство молодых учителей-холостяков на селе — а оно там, за редким исключением, никуда не годится, и это одна из причин феминизации нашей школы, — почему бы всё это не взять комсомолу в свои руки?
Великое это дело — школа. Нет в нашем обществе фигуры более важной, чем учитель. И как тут не вспомнить слова моего старого Учителя, который любил в торжественные минуты говорить:
— Учитель — это человек, который держит в своих руках завтрашний день страны, будущее планеты.