В СССР мы себя ни с кем не сравнивали. Было ощущение самодостаточности. А когда наше государство стало называться "Российской Федерацией", нас постоянно убеждали, откуда только можно, что мы "не те" и "не такие", мол, "посмотрите, как на Западе". Ну, кажется, насмотрелись? Подошло время, наконец-то, посмотреть, как следует, на себя. Что же такое "Запад", куда нас 30 лет толкали коленками?
Известный историк Запада Анатолий Иванович Уткин раскрывает суть этого понятия. Прежде чем вы прочтёте начальный фрагмент его книги, который я привожу, обращу внимание, что сам автор одно время был увлечён предметом своего исследования. И наши "либеральные" телеканалы охотно брали у него интервью. А потом он с телеэкранов… пропал. А что же случилось? Случилось то, что обожание исчезло. Учёный яснее понял, на какой земле он стоит и кому он обязан. Его книга о Второй мировой войне написана уже в другой тональности.
Лично я не со всеми утверждениями автора могу согласиться. Вы тоже можете так поступить. Но могу сказать, что А.И. Уткин — честный исследователь, высокий профессионал. Он не преследует чужих политических целей и не получал (как я думаю) денег от Сороса для своих исследований и публикаций (мировой спеукулянт на такие книги денег не даёт).
Однако, обращу внимание, что историю России в целом автор воспринимает с позиции "евразийства". Например, то, что евразийцы (включая известного Л.Н. Гумилёва) в отношениях Руси с монголами (во период Ига) считали "взаимообогащением", реальные русские историки оценивали как губительное. То есть захватчик и убийца рисуется ими как благодетель. В этом разница. Я не хотел бы жить в 1240 году. А вы? Спасибо предкам — они взяли на себя горькую ношу.
Все полные тексты книг А.И. Уткина найдёте в Сети.

Анатолий Иванович Уткин. Вызов Запада и ответ России (2003)

 

Глава первая. Исторический подъем Запада

Запад, понимаемый как Западная Европа, отнюдь не всегда был «центром мира». Скажем, монголы, выйдя в долину Дуная, не пошли дальше, так как победоносное войско не привлек этот мыс Евразии — пустынный и бедный в тринадцатом веке. Более того, большую часть мировой истории Восток делил свою энергию, богатство и идеи с Западом, а не наоборот. Лишь в пятнадцатом веке возникает явление, ставшее осью мировой политики последних пятисот лет — экспансия Запада и индивидуальные попытки всего остального мира приспособиться, то есть изменить свою культуру и традиции так, чтобы не стать прямым пленником Запада. В течение нескольких десятков лет после освобождения Иберийского полуострова от мавров Испания и Португалия завладели мировой торговлей от Перу до Китая. Им на смену явились голландцы, англичане и французы. Через три столетия Западная Европа либо владела остальным миром, либо оказывала на него решающее влияние. Общее эволюционное развитие основных цивилизаций, периодически нарушаемое несчастьями завоевательных войн, но в общем примерно синхронное, оказалось резко нарушенным раз и навсегда. Запад в исторически короткое время стал мировой мастерской, центром развития производительных сил, плацдармом мировой науки, местом формирования нового индивида. Запад овладел мировыми коммуникациями и с развитием науки как производительной силы стал диктовать свою волю в мировом освоении природы. В поисках рынков и источников сырья он овладел (за малым исключением) всем миром, и к 20-му веку политическая карта обрела характерную монохромность — целые континенты оказались в колониальной орбите нескольких западных стран. Мировые войны (трагедия внутреннего раскола Запада) вернули карте мира прежнее многоцветие, но суть последнего полутысячелетия мирового развития была и остается прежней: Запад, вследствие своего необычайного броска вперед, обозначился как авангард мирового развития, оставляя прочий мир «реагирующей» массой, направляющей все свои силы на сокращение образовавшегося с середины 15-го века разрыва.
В этом весь парадокс современного мира: обладающие оригинальными специфическими чертами большие и малые государства теряют свою специфичность, если анализировать их состояние в главном — в общей направленности их внутреннего и внешнего развития. Россия, Китай и Индия чрезвычайно отличаются друг от друга, но эти различия в потоке исторического развития гасит общая черта — стремление сократить дистанцию, отделяющую их от Запада. Именно в этом смысле они, как и преобладающая часть Евразии, Латинской Америки, Африки, абсолютно «неспецифичны» — все эти регионы подчинены (как исторической необходимости) решению двух задач: сохранить внутреннее своеобразие (в противном случае ломка структур породит революционные катаклизмы) и сократить разрыв между собой и Западом, так как только это может превратить их из объектов мировой истории в ее реальных субъектов. Языки, религии, установления могут быть различными, но направленность усилий одна — сто семьдесят стран Земли прилагают отчаянные усилия, чтобы войти в круг двадцати семи стран Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в круг боготворимого, презираемого, составляющего предмет восхищения, зависти, раболепия и ненависти Запада.
Целью данной книги отнюдь не является представление Запада неким врагом остального человечества. Это не так хотя бы потому, что основные гуманистические концепции были созданы именно на Западе, западными учеными и мыслителями. Даже в нашу эпоху всеобщего распространения информации наиболее серьезная критика мирового неравенства создается не в Бразилии и не в России, а в американских и западноевропейских университетах. Такие критики индустриального Севера, как американский философ Наум Чомски, гораздо более убедительны, чем многие лидеры незападного мира. При всей двойственности отношения «остального» мира к Западу, у последнего нет оснований бояться за свою судьбу, и не потому что он обладает колоссальной военной мощью, а в силу значимости его цивилизационных оснований, культуры, политических установлений для мира в целом. Запад произвел самые притягательные для мира идеи, самый соблазнительный уровень жизни. Даже самые большие антизападные революционеры руководствовались западными идеями — от Томаса Мора до Карла Маркса.
Если бы Запад был «врагом человечества», то «остальному» миру следовало бы решить арифметическую задачу — собрать свои численно преобладающие силы, вооружить их и направить против Запада. Однако весь мир знает, что именно Запад предотвращает голод в Сомали, что именно западная помощь помогает физическому выживанию полусотни государств, что именно западные правозащитные организации защищают угнетенных и обиженных во всех концах Земли, что экологические движения Запада охраняют общую земную среду.
На рубеже 16 столетия происходит колоссальная трансформация человека готической эпохи, чьи колоссальные храмы возвышались к небу, в человека, так сказать, прометеевского типа — титана, бросившего вызов богам, решившего похитить божественный огонь и построить возможный рай здесь, на бренной земле. Из вневременной, устремленной в небо готики спускается на землю новый, полный энергии человек, которого влекут не безграничные высоты, а широкие горизонты земли. Его интересует уже не спасение души, а господство в физическом мире. Бог стоит не в центре его умозрения, а на периферии. В центр же перемещаются физические пространства, которые западный человек завоевывает, начиная от западного побережья Африки при Генрихе Мореплавателе и до лунных шагов Нейла Армстронга. Создается прометеевская культура, создается пафос человека, бросившего вызов Богу и природе.
Запад, возглавляющий интеллектуальное и техническое движение человечества, едва ли нуждается в словесном самообольщении, в комплиментах со стороны. И все же одну оценку почти противника Запада — русского философа и политолога К.Леонтьева — мы приведем. «Здание европейской культуры гораздо обширнее и богаче всех предыдущих цивилизаций. В жизни европейской было больше разнообразия, больше лиризма, больше сознательности, больше разума и больше страсти, чем в жизни других, прежде погибших исторических миров. Количество первоклассных архитектурных памятников, знаменитых людей, священников, монахов, воинов, правителей, художников, поэтов было больше, войны громаднее, философия глубже, богаче, религия беспримерно пламеннее (например, эллино-римская), аристократия резче римской, монархия в отдельных государствах определеннее (наследственнее) римской; вообще самые принципы, которые легли в основание европейской государственности, были гораздо многосложнее древних»).
Пятьсот лет продолжалось это восхождение, пятьсот лет никто не смог воспроизвести у людей в других частях Земли аналогичную сознательную и целенаправленную энергию. Попавшие в тень народы и царства пытались имитировать, но максимум, что им удалось — это выделить из своей среды лучших, послать их на Запад, придать им организующий опыт западной духовно-энергетической революции. Но эти лучшие неизбежно (почти греческая трагедия!) становились чуждыми автохтонной среде — пославших их на Запад мира, что вело к конфликту, проходившему не только между западниками и автохтонами, но и по сердцу каждого, наделенного знанием.
Небольшой полуостров Евразии стал в середине второго тысячелетия центром мирового развития. Почему это произошло? Все попытки «простого» объяснения несостоятельны, и это видно даже при минимуме критического отношения к ним. Географическая школа утверждает, что совмещение благоприятного климата и удобных коммуникаций дало западноевропейцам шанс, которым те не преминули воспользоваться.
Русский историк С.М. Соловьев объяснял подъем Запада следующим образом: «Все мы знаем, сколь выгодна для быстрого развития социальной жизни близость океана, пространная линия побережья, умеренно разграниченные и четко очерченные пространства государств, удобные естественные системы для внутреннего движения, разнообразие физиологических форм, отсутствие огромных обременяющих пространств и благоприятный климат без нервирующей жары Африки и без азиатского мороза. Такие благоприятствующие обстоятельства отделяют Западную Европу от других частей света, и они могут рассматриваться как объяснения блестящего развития народов Европы, их доминирования над народами других частей Земли».
Расовые истории превозносят достоинства белой расы. Провидение, божий выбор, миссия праведной веры, предназначение сверху — многое говорит пуританскому складу ума. Идеологи буржуазии указывают на протестантскую этику. Отмечается важность возникновения нации-государства, немедленно начавшего гонку вооружений, которая так или иначе стимулировала воображение, инновации, эффективность. Геополитическое объяснение: быстро приобретенное в шестнадцатом веке полное морское преобладание сделало экспансию Запада неизбежной. Захваченный остальной мир лишь добавил интенсивности этому безудержному процессу. Марксисты говорят о разложении феодализма и первоначальном капиталистическом накоплении. Для исторических детерминистов вопрос «почему именно здесь возник авангард мирового развития» практически не существует.
Во второй половине 20-го века объяснения стали более софистичными. Американский политолог Т. фон Лауэ объясняет необычайное и пока непревзойденное превосходство Запада уникальной комбинацией культурного единства и разнообразия в сравнительно небольшом географическом регионе, имеющем превосходный климат, естественные ресурсы и исключительно удобные внутренние коммуникации. «Единство было обеспечено иудейско-христианской традицией, базирующейся на греко-римской культуре — оба явления представляют собой источник культурного творчества и растущей конкуренции в зоне Италии и Испании, в Западной Европе. География и общее культурное наследство создали условия для быстрого взаимообмена основными культурными достижениями. Соперничество ремесленников, художников, ученых, а затем городов, регионов и в конечном счете наций-государств вызвало к жизни восходящую спираль вызовов и ответов, распространяющихся с постоянно растущей скоростью… С помощью аскетизма или, иными словами, религии, главная движущая сила культурного творчества — дисциплина индивидуального носителя и социальное взаимодействие были развиты до интенсивности еще не виданной в мире».
И все же остается вопрос, как случилось, что именно этот небольшой регион возвысился над остальным миром и противопоставил себя ему? Простые объяснения видятся неудовлетворительными. По-видимому, феномен Запада стал возможен в результате стечения нескольких исключительно благоприятных обстоятельств. Первое из них — исчезновение страшной, деморализующей внешней угрозы, ставящей под вопрос сами цивилизационные основы. После битвы при Туре в 732 г., когда европейские рыцари отразили арабское нашествие, опасность для Западной Европы быть порабощенной внешним врагом исчезла на тысячу с лишним лет. Аттила еще врывался в долину Дуная, монголы выходили к Карпатам и Балканам, оттоманы достигали Вены, но все эти вторжения нельзя сравнить с крахом нескольких цивилизаций мира под ударами воинов Мухаммеда, Чингисхана, Тамерлана, сельджуков и оттоманов.
Пространство между Лиссабоном, Стокгольмом, Веной и Лондоном после великого переселения народов и ярости сарацинов получило тысячелетнюю передышку. Разумеется, феодалы вели свои столетние войны, вассалы восставали против суверенов и прочее, но даже в условиях феодальной розни росли и зрели Мадрид, Париж, Амстердам и Лондон, не знавшие судеб Константинополя, Киева, Пекина и Дели. Сравнимое счастье безопасности от внешней угрозы имела лишь островная Япония до 1945 г. Несколько столетий относительно мирного развития дали Западной Европе возможность осуществить внутреннее урегулирование и ослабили болезненный пессимистический фатализм, характерный для народов, брошенных историей на растерзание свирепым соседям — носителям иного цивилизационного кода. Внутренние битвы (Кресси, Пуатье) «отвлекали» сотни рыцарей, но давали миллионам благоприятную возможность зафиксировать внутреннюю организацию, сформировать оптимистический характер народов, уверенных в завтрашнем дне более, чем их несчастливые соседи. Формировалась здоровая психическая основа.
Второе обстоятельство связано с историческим наследием античности. Разбитая варварами Римская империя сохранила греческие и латинские тексты, переданные западноевропейцам через посредство арабских ученых. Майонид и другие распространили тексты гениев античности среди монастырских схоластов Западной Европы. Так или иначе, Северная Италия, Франция, Англия, Испания вольно или невольно стали наследниками великих культур Афин, Рима, Константинополя. Двухтысячелетнее наследие греков и латинян находит благодарных восприемников не в старых центрах южного Средиземноморья, не в долинах Нила и Междуречья, но в скромных поначалу башенках университетов Болоньи, Саламанки, Парижа, Оксфорда. Между 1200 и 1500 годами в Западной Европе было основано примерно 70 университетов. Между одиннадцатым и шестнадцатым веками в маленьких университетских городах Европы свершается чудо: наиболее восприимчивые люди этой эпохи с любовью и страстью воспринимают идеи, литературу и искусство далекой эпохи. Это чудо стало называться Ренессансом, и оно не имело места нигде более в мире. Тексты античности неимоверно ускорили развитие той части Европы, которая ранее ничем не отличалась от остального мира. Столь счастливой передачи информации — через тысячелетие — не знала мировая история. Философия и естественные науки получили толчок для развития. Без Ренессанса не возникла бы та особенная оптимистическая рациональность, которая стала отличать западного человека от других людей. В литературе Греции и Рима этот человек находил предпосылки индивидуализма и свободы. В искусстве античности звучала для него неистребимая патетика красоты — главное достижение античного мира (сраженная патетикой справедливости раннего христианства). Заимствованные из текстов Платона и других античных авторов принципы демократии, аристократии, автократии, меритократии получили зрелую аргументацию и последующее применение в искусстве управления. Ренессанс принес постижение уроков преодоления трагедии человеческого бытия, способствовал рациональному восприятию человеческой жизни как серии сложных испытаний, требующих для своего преодоления мобилизации воли, ума, предприимчивости, неистребимой веры в человеческие способности. На волне этого самоутверждения в пятнадцатом веке Запад освоил огнестрельное оружие, карманные механические часы, прялку с ножной педалью и, главное, книгопечатание. Именно в эпоху Возрождения меняется отношение ко времени: экономия его становится одним из главных атрибутов рационалистического мышления.
Возрождение сделало человека лично ответственным за свою судьбу. «Распад отношений личной зависимости повлек за собой невиданную ранее территориальную и даже социальную мобильность человека». Именно с Возрождением, в пятнадцатом веке, Запад по существу навязал свою модель почти всему остальному миру, и в сознании европейцев укрепилась вера в универсальность своего общественного устройства и своей системы ценностей. (Тогда же произошел и трагический раскол Европы на Западную и Восточную).
Третье обстоятельство во многом сформировалось под влиянием Ренессанса. Новое рациональное восприятие мира вызвало пересмотр отношения с высшими силами, доминировавшими в сознании людей всех континентов. Осуществилась духовная «модернизация» — переход от религиозного самоотречения к более «равному» отношению с богом, навеянный античным «опытом» общения с небожителями Олимпа. Влияние Ренессанса сказывалось не в отходе от христианства, а в придании отношениям человека с единым богом характера своего рода договора, соглашения, основанного на рациональном восприятии высшей воли. Произошел великий процесс Реформации, давшей человеку меру своей угодности богу, определяемую (без посредников в лице жрецов церкви) степенью жизненного успеха. Лютер, Кальвин и другие протестанты дали человеку возможность верить в свои силы на этом земном пространстве в эту отмеренную человеку долю времени. В результате Реформации многие народы Запада сделали своей религиозной обязанностью максимально изобретательное трудолюбие. Реформация вознесла человека, отдельного человека, индивидуума. М.Лютер: «Я есть человек, а это более высокий титул, чем князь. Почему? Да потому что князей создал не бог, а люди; но что я есть человек, это мог сделать один только бог». Согласно Лютеру, человек, следуя внутренней природе, подчиняется только самому себе и не зависит ни от кого другого. И все вокруг зависит от того, каков этот человек. «Плохой или хороший дом не делают строителя плохим или хорошим, а хороший или дурной строитель строит хороший или плохой дом. И в целом не работа делает работника таким, какая она есть, а работник делает работу такой, каков он сам». Из Женевы Ж.Кальвин писал, что труд — не наказание за грехи, а наоборот, в труде человек вступает в связь с Богом, что именно в труде состоит моральный долг человека перед богом. Лень и праздность прокляты Богом». Упорный труд и накопление капитала, расчетливость и благоразумие угодны Богу. Чтение библии в каждой семье способствовало распространению грамотности, поведение человека ускользало из-под церковного контроля.
Католическая церковь не могла не отреагировать на процессы, связанные с Реформацией: светские правители получили в католических странах силу и власть прежних первосвященников. Католицизм перестал быть тотальным. Ради выживания он обратился к искусствам, к более рациональной теологии и более секулярным методам общения с паствой. Бог западного человека после Реформации перестал быть суровым утешителем — как это было везде за пределами Западной Европы — он стал устроителем общественного выживания на основе мобилизации собственных сил каждого человека. Перенеся позднее крест через все океаны и все материки, миссионеры вдохновлялись приобщением других к богу, пострадавшему за человека. Эта гуманизация религии дала западному человеку мощь носителя божественного начала. Не полагаться на бога, а своей энергией доказать преданность его замыслу, не прятать ум в слепой вере, а открыть его для невиданных чудес природы, созданных богом, но познаваемых разумом — стало главным в новом отношении верующих к миру.
Четвертое обстоятельство, произведшее новый тип человеческого сознания — изобретение Гуттенбергом печатного станка. Редкие взлеты человеческой мысли, прежде распыленные в различных частях бедной маленькой Европы (в монастырских кельях удаленных монастырей) после 1572 года получили возможность воспроизведения, фиксации, распространения во многих экземплярах. Творения титанов мысли, карты путешественников, труды астрономов получили возможность распространяться и храниться. Нигде в мире человеческая мысль не получила столь твердого основания для осмысления мира каждым человеком. Печатный пресс сделал Библию достоянием христианской семьи, приумножил значение античного наследства, позволил заняться рациональным освоением земного пространства и мировой истории. Книга — сохраняемое и распространяемое средство накопления опыта — стала главным орудием Запада. Пройдут столетия, прежде чем книга займет подобное место в жизни других народов. Но к этому времени Запад добавит массу новых технических изобретений, научится использовать то, что было изобретено другими народами. Начало же пути — нелепые наборные диски Гутенберга, способствовавшие становлению Запада на несколько веков раньше других частей света.
Относительно мирное развитие, отсутствие уничтожающих завоеваний, усвоение античного наследия (Ренессанс), изобретение книгопечатания, изменение отношения к Богу (протестантизм и установление светской власти в католических странах), просвещение, развитие науки и промышленности обусловили уникальность Запада. Гете гениально упростил сюжет: Фауст просит у темных сил земного всемогущества, он готов держать ответ потом. Стремление к земному всемогуществу стало основой всепобеждающего типа мышления западного человека. Фаустовский тип мышления преобразил расу хлебопашцев и прибрежных мореплавателей. Их внутренняя раскрепощенность, взрыв их энергии сделали Землю, впервые опоясанную Магелланом в кругосветном путешествии 1519-1522 гг., всего лишь островом, окруженным четырьмя океанами. Пространство оказалось замкнутым, теперь его надлежало исследовать и соответствующим образом использовать. Когда читаешь западноевропейских путешественников, отважно бросившихся покорять континенты, то поражает, прежде всего не стиль, не свежесть впечатлений, не литературный талант, а стальная, несокрушимая уверенность пилигрима в себе, взгляд на все эти необозримые царства китайских богдыханов, индийских могулов, оттоманских султанов и русских царей, как на своего рода миражи, которым еще предстоит знакомство с подлинно значимым миром — западноевропейским. Волею истории, географии и прекрасного наследия западноевропейцы обретают главное оружие, обеспечившее вызов Запада: веру в собственные силы, убежденность в постигаемости мира, уверенность в достижении любых рационально поставленных целей, в господстве разума над иррациональной стихией, спонтанную внутреннюю коллективную солидарность, способность без мучений обеспечить коллективное творчество, безукоризненную общую память.
Главное, что отличало Запад от остального мира, это — неутолимая и неистребимая воля «достичь предела», мистическая вера в свою судьбу, беспардонная практичность, отношение к миру, как к арене действий, где каждый шаг должен быть просчитан, где обстоятельства времени и места рассматриваются как объекты манипуляции. Восприятие жизни как имеющего цель путешествия, как арены целенаправленных усилий явилось самой большой особенностью Запада, вставшего на путь исключительно успешной глобальной экспансии. Прометеевский вызов высшим силам, проявившийся в самоутверждении «фаустовский комплекс» более всего отличают западное видение мира от любого другого.
Рассуждая о фаустовской душе, Шопенгауэр предложил формулу — «мир как воля и представление». Отдавая в возвышении западного человека приоритет волевому началу и отвлеченному мышлению, О. Шпенглер охарактеризовал первое обстоятельство следующим образом: «Воля связывает будущее с настоящим, мысль фаустовская, а не аполлоновская… Историческое будущее есть даль становящаяся, бесконечный горизонт вселенной — даль ставшая — таков смысл фаустовского переживания глубины. Говоря, что фаустовская культура есть культура воли, мы употребляем только другое выражение для обозначения ее высокоисторического характера. Воля есть психическое выражение «вселенной как истории». После античной личности, находящейся вне истории — целиком в настоящем, западный человек полностью находится в истории. Первого вел вперед рок, фатум. Второго, западного — воля». Для Шпенглера наиболее убедительным в характеристике западного человека было обращение к портретной живописи мастеров, начиная с Ван Эйка до Веласкеса и Рембрандта, «выражение персонажей которых, в полную противоположность египетским и византийским изображениям, позволяет почувствовать борьбу между волей и мыслью — вот скрытая тема всех этих голов и их физиогномики, резко противоположная эллинским идеальным портретам Еврипида, Платона, Демосфена. «Воля» есть символическое нечто, отличающее фаустовскую картину от всех других. Волю так же невозможно определить понятием, как и смысл слов Бог, сила, пространство. Подобно последним, это такое же праслово, которое можно переживать, чувствовать, но нельзя познать. Все существование западного человека — мы подразумеваем, что жизнь, есть осуществление внутренних возможностей — находится под ее воздействием. Такое слово, по возможности принадлежит всему человечеству, а на самом деле имеется внутри только западной культуры». А Кант выразился о феномене западного человека еще лаконичнее: притяжение души господствовать над чужим. «Наше «я» владычествует при помощи формулы вселенной». Главная черта Фауста — безграничная вера в свои силы на этой земле. В поэтической характеристике И.В. Гете: «Я осилю все… И вот мне кажется, что сам я — бог… Брось вечность утверждать за облаками! Нам мир земной так много говорит!.. В неутомимости всечастной себя находит человек… Не в славе суть. Мои желанья — власть, собственность, преобладанье. Мое стремленье — дело, труд».
Второй важнейший элемент фаустовской души — память. Эллин был лишен фаустовской памяти, о которой Шпенглер сказал, что она основа исторического чувства западного человека, в котором постоянно присутствует все прошлое внутренней жизни и которая «растворяет мгновение в становящейся бесконечности. Эта память, основа всякого самосозерцания, заботливости и набожности по отношению к собственной истории, соответствует душевному пространству (западного человека. — А.У.) с его бесконечными перспективами… Стиль греческой души — анекдотически-мифический, а северной — генетически-исторический».
Укажем еще раз на два эти элемента — феноменальное пристрастие к истории как к процессу (а не череде событий, как скажем, у Фукидида), процессу, в котором ты сам являешься крайним звеном творимого действа, и побуждающая к действию воля — являются главенствующими признаками прометеевского человека, фаустовской души, главными отличительными чертами личности Запада. (К. Леонтьев характеризовал это как «чрезмерное самоуважение лица»).
С середины семнадцатого столетия наука стала источником силы Запада, давая ему в руки все средства владения Землей — от секстанта до атомной бомбы. Несокрушимая сила Запада заключалась в том, что в нем сформировалось определенное социальное единство, и талант получил условия для развития, новая идея — благодатную почву для реализации. Ничего этого не имел изумленный мир, безвольно распростершийся перед невиданным натиском, неспособный мобилизовать административное управление, финансовые ресурсы и талант своих народов, чтобы отстоять свою свободу и историческую оригинальность перед энергично-практичным Западом. В противоположность завоевателям всех времен и народов, западноевропейцы, ведомые «фаустовским комплексом», не удовольствовались простым контролем над завоеванным пространством, но добивались контроля над полученным социумом, переделывая его на свой манер. Психологическая парадигма стала главным «экспортным продуктом» Запада. Самым определенным образом Запад бросил вызов всему остальному человечеству — огромному большинству, многим могущественным государствам, многим могучим империям, чьей роковой слабостью было не отсутствие пушек (изобретенных, кстати, на Востоке), а отсутствие индивидуальной воли каждого (в незападном мире коллективная воля чаще держалась на страхе), фаустовского отношения к жизни как к путешествию, обстоятельства которого могут быть предусмотрены заранее, и в котором нет недостижимых целей, а могут быть лишь ошибки в расчете.

* * *

Едва ли Генрих-мореплаватель, устремившийся в 1452 г. к Капо-Верде, думал о своих капитанах и матросах в терминах, представленных нами выше. Священники заботились о душах его матросов, он платил положенную десятину Риму, африканский берег пока не обещал ничего завораживающего. Но в истории малые мысли даже значимых фигур стоят немного. Многое значат дела. Великие географические открытия и путешествия Марко Поло в Китай, Колумба в Америку, Олеария и Герберштейна по огромной Руси, приход капитана Смита к вирджинским берегам, а капитана Ченселора к берегам Архангельска обозначили ось мирового развития, превращение мира в объект творимой Западом истории.
Мы называем Западом не столько регион, сколько тип культуры и строй мысли, парадигму сознания, стереотип жизненного пути. Западом невозможно назвать ни одну конкретную страну. Географически — это совокупность стран Западной, Центральной Европы и Северной Америки.
Говоря о географических пределах западной цивилизации, А. Тойнби предлагает определить центральную точку «неподалеку от Меца в Лотарингии, в которой когда-то была столица австразийского государства — оплота империи Карла Великого, а в настоящее время находится главный форпост на границе между Францией и Германией. В направлении юго-запада, через Пиренеи, эта ось была проложена в 778 г. самим Карлом Великим; до устья Гвадалквивира она была проложена в 13 веке кастильскими завоеваниями». Лотарь, старший сын Карла Великого, выступил с претензией на владение Ахеном и Римом, двумя столицами, принадлежавшими деду. Так была проложена «ось Запада».
Запад исторически менял своих лидеров: маленькая Португалия с неустрашимыми моряками и поэтами; Испания, поделившая с Португалией то, что станет Латинской Америкой — Испания между Колумбом и Сервантесом. На смену лидировавшим в шестнадцатом веке испанцам и итальянцам приходят Нидерланды, победившие испанцев. За голландской революцией следует блестящий век Франции, перехватившей инициативу становления западного духа у иберийских соседей. Зона преобладания прометеевской культуры со временем смещалась от Средиземноморья, от Италии и Испании на север, к Франции, Нидерландам, Англии, Северной Германии, Скандинавии. Протестантизм способствовал этому выделению европейского севера. Прометеевская культура все больше вступала в конфликт с культурой Средиземноморья. Жесткость северян оттеняла их самососредоточенность и эффективность. Процесс шел хотя и медленно, но постоянно. Главное: наличие духа спонтанного коллективизма, духа преодоления и покорения природы, освоения неосвоенного мира. Это суть того колоссального явления, определяющего уже пятьсот лет мировую историю, которая именуется Западом. Многие черты западной парадигмы никогда не существовали комплексно, совместно в отдельно взятой западной стране. В Португалии Магеллана и Камоэнса не было капитализма, но она была первым носителем западного духа, новой психологической ментальной ориентации. Испания Веласкеса и Сервантеса не создала присущей Западу развитой политической системы, но дух Испании, бросивший миллионы людей на покорение пространств, на самоутверждение индивида, на реализацию его энергии, — сугубо западный. Несколько веков невиданный вулкан человеческой активности бился прежде всего в двух странах — Франции и Англии, достигших квинтэссенции западного духа. И это колоссальное соревнование породило эпицентр науки, культуры, внутренней дисциплины и творческого самоутверждения. Франция — страна Монтеня, Рабле и Декарта становится сильнейшим королевством Европы. Она посылает корабли и поселенцев в противоположные части света — Индию и Квебек, в Карибское море и в Левант. Французские офицеры командуют в турецкой армии. Французское влияние доминирует от Португалии до Польши. Французский язык становится языком дипломатии, французский двор — законодателем нравов и моды, французская философия лидирует в европейской мысли.
Но ход истории переменчив, и Британия на континенте побеждает Францию в войне за австрийское наследство, а в войне за испанское наследство перехватывает у нее Индию и Канаду. Несмотря на утерю североамериканских колоний, Лондон между семилетней войной и Седаном (между 1761 и 1870 гг.) становится столицей Запада (с кратким наполеоновским взлетом Франции в начале девятнадцатого века). В конце девятнадцатого века в мировые лидеры стали выбиваться Америка и Германия, чей спор за лидерство был характерен для двадцатого века. Особое положение занимала на Западе Германия. Нет сомнения, что фаустовская модель мировидения была свойственна Германии еще в период феодальной раздробленности, но феодальные черты делали Германию всегда особенным членом Запада. От романтиков восемнадцатого века до фашистов — в чрезвычайно широком спектре общественного сознания влиятельными были почвенные, антизападные идеи; преобладала критика коррумпированного, «поклоняющегося золотому тельцу», лишенного черт рыцарственной самоотверженности Запада. Такие представители Германии, как Томас Манн, даже в период первой мировой войны категорически отрицали причастность Германии к Западу. Германия вступила в эту войну как раз с идеями «остального» мира — ответить Западу, изменить сложившийся на Западе статус кво. Но если Германия и пыталась противостоять Западу с почвенных позиций, то идеи модернизации, спонтанного коллективизма, сочетания ответственности индивида с безукоризненной дисциплиной были основополагающими свойствами ее общества. После второй мировой войны Германия преодолела двойственное отношение к Западу, погасила романтически-почвенное начало и стала, сформировав западную политико-психологическую идентичность, интегральной частью Запада.

* * *

Промышленная революция, использование пара, развитие металлургии, строительство кораблей, производство тканей, научных приборов, военной техники произвели такие изменения в мировом товарообороте, что с тех пор и до настоящего времени не приходится говорить о взаимозависимости Запада и остального мира в экономическом смысле. Начиная с восемнадцатого века внешний мир больше зависит от Запада, чем Запад от него. Незападный мир постепенно стал признавать свое поражение перед союзом непоколебимой воли, разума, науки, промышленности, которые начал демонстрировать Запад. Подвел черту под выделением Запада восемнадцатый век, век Просвещения. «Мы и они» — так можно охарактеризовать позицию энциклопедистов, впервые начавших противопоставлять Европу остальному миру, начавших анализировать неевропейский душевный и психологический склад американских индейцев, индусов и китайцев, персов и турок, русских и японцев как антитезу некой норме. Впервые в европейской истории с такой жестокостью обозначилось (как нормальное и ненормальное) различие в мировосприятии основных понятий и процессов европейскими и неевропейскими народами. В Версале и Букингемском дворце с неодолимой уверенностью делили Северную Америку и Южную Азию. Век Просвещения не только не принес «общечеловеческого» идеала, но, напротив, определенно усугубил различия между Западом и не-Западом.
Став «Западом», западноевропейский (а точнее атлантический) регион колоссально ускорил темпы развития. Некоторые авторы полагают, что это ускорение поддается измерению и может быть оценено, как трехкратное. Подобные темпы соответствуют этапу, когда Запад перешел в фазу индустриального капиталистического развития. Появление ткацких станков, доменных печей, изобретение паровой машины Уаттом в 1769 г., использование угля, а затем электричества в промышленности, изобретение двигателя внутреннего сгорания, производство автомобилей и развитие авиации характеризуют этапы индустриализации, изменившие облик мира в короткий срок.
Прежде всего резко умножилось собственное население Запада. В течение двенадцати веков население Европы оставалось приблизительно равным и никогда не превосходило 180 миллионов. Но с 1800 г. по 1914 г., т.е. немного больше, чем за одно столетие оно поднимается со 180 до 460 миллионов.
Век же Просвещения — восемнадцатый век — фактически канонизировал неравные отношения представителей различных цивилизаций. Стало очевидным, что европейская наука не имеет себе равных. Как не имеет себе равных европейское книгопечатание, почта, дороги, астролябии, государственное устройство, отношение к Богу и, главное, — мировосприятие. До эпохи Просвещения Россия, Турция и Китай еще казались некими сопоставимыми величинами, идущими по параллельным дорогам истории. Но уже к началу американской и французской революций стало ясным, что сопоставление этих стран с Западной Европой могло вызвать лишь удивление. Сравнение Москвы, Стамбула и Пекина с Парижем и Лондоном стало неправомочным. Петр Первый не смотрелся в Париже представителем западного мира. И когда в Голландии он поднялся по крутой лестнице на вершину башни верхом на лошади, это вполне соответствовало мнению Амстердама о незападном мире.
Собственно понятие «европейская цивилизация» начинает возникать с оформлением идей «накопления богатства народов», формированием парламентарной формы государственной системы, укреплением деловой морали, громким проявлением обращенной к обществу журналистики. В Англии семнадцатого века творцами абсолютно оригинальной европейской цивилизации стали Локк, Гоббс, Шефтсбери, Бентам, а позднее Смит и Юм. Во Франции столпами Запада явились Вольтер, Бейль, Руссо, Монтескье, Д'Аламбер, Мирабо. С этих пор видение мира сквозь призму европейской, западной цивилизации устанавливается в сознании просвещенного слоя на столетия.
С момента проблеска первых общеевропейских веяний (Сервантес, Монтень, Шекспир) возникают и попытки объединения западной части континента. Испания предпринимает эту попытку при императоре Карле Пятом, Франция — при Людовике Четырнадцатом и Наполеоне, в то время как Англия строго блюдет внутриевропейское равновесие, борется (последовательно) с Испанией, Францией, Германией против враждебного ей объединения Запада. Наполеон, владевший Европой от Гибралтара и Корфу на юге до Швеции на севере и Москвы на востоке, был, фактически, первым «европейцем». К созданию «единой Европы» он и призвал. Впервые при французском дворе создается общеевропейская сцена, которой от Луи Каторза до Наполеона III подражала вся Европа, нося те же одежды, говоря по-французски, повторяя идеи Просвещения и Революции.
«Европеизм» становится синонимом Запада до тех пор, пока блестящая плеяда американцев во главе с Джефферсоном не сделала этот термин слишком узким для обозначения всей западной цивилизации. Четыре века европейская половина Запада осваивала североамериканский континент, так или иначе опекая его. В двадцатом веке роли поменялись. Две мировые войны знаменуют поражение Германии как главного на Западе конкурента Соединенных Штатов. Англосаксы и немцы, США и Северная Европа стали вести за собой Запад, а вслед за ним и весь мир. Белые, протестанты, представители скорее германской, чем латинской ветви индоевропейских народов стали осуществлять интеллектуальное, финансовое, военное, научное, промышленное, информационное лидерство. Разумеется, «Запад» представляет собой очень пестрый калейдоскоп стран, но различие между ними меньше, чем отличие Запада от не-Запада, что и делает употребление термина «Запад» релевантным. «Внутри» же вклад двух стран был особенно заметен — Франции между концом семнадцатого века и началом девятнадцатого, Англии между Наполеоном и кайзером. Франция дала Западу и миру модель эффективного централизованного государства, веру в науку — энциклопедизм, само понятие цивилизации, основы политической теории — и всю практику с кульминацией в Великой революции 1789 года. Британия привлекла практику парламентаризма и рационализировала бурю индустриальной революции; она также быстрее других обратила материальное могущество во внешнюю сферу, колонизировав четверть Земли. Обе культуры никогда не испытывали агонии подчинения другой культуре — факт, не всегда принимаемый во внимание исследователями. Именно это гордое самоутверждение породило великий национальный пафос, силу сплоченной элиты, мощь планомерного воздействия на мир.
Характерно, что сами представители Запада обычно отвечали на вопрос о причинах притягательности своей цивилизации убежденно и кратко: вследствие притягательности и силы их религиозных идеалов, несравненных достоинств их культуры, совершенства их политических учреждений. Представителям Запада непросто было ощутить подлинный источник своей мощи. Как пишет американский политолог Лауэ, «Никогда не ставящие под сомнение базовые основания своих обществ — даже в крайних проявлениях самокритики — они не ощутили невидимых структур индивидуальной и коллективной дисциплины, которая обеспечила все их достижения и оказалась столь трудной для имитации за пределами Запада».
Характерно, что именно в России Запад был впервые обозначен и назван «Западом» в широком современном значении этого термина.
Правомочно ли говорить о Западе как о целом? В определенном и главном смысле — да. Эмпирически это та зона мирового сообщества, где господствует индивидуализм, где наличествует буржуазная демократия, где преобладающей является христианская религия и главенствует светская организация общества. Это общество, где живут преимущественно германская и латинская ветви индоевропейской расы, где сконцентрированы мировые исследовательские центры, лучшие в мире библиотеки, самая густая сеть коммуникаций, где наиболее высокий жизненный уровень, самая высокая продолжительность жизни, эффективная система социального и пенсионного страхования, обязательное образование до совершеннолетия, медицинское обслуживание от рождения до смерти. Жизненный уровень этого региона в 10-15 раз превышает уровень евразийских, латиноамериканских и африканских соседей. На границах этого региона — от Рио-Гранде до Одера — создается плотная контрольная сеть, не пропускающая представителей иных регионов, цивилизаций, религий. Запад живет в компактной зоне единого менталитета, его книги, фильмы, музыка, театр одинаково воспринимаются от Сан-Франциско до Берлина. (За пределами этой зоны они воспринимаются лишь прозападной элитой). Его политика объективным образом отделяет этот устремившийся в постиндустриальную эпоху мир от остающихся за его кругом девяноста процентов остального населения Земли.
Подчеркнем еще раз его общее начало — менталитет, основанный на рационализме, индивидуализме, предприимчивости. Проявлению общих цивилизационных черт содействует единое политическое кредо — частная собственность и частное предпринимательство, общее юридическое основание — равенство всех перед законом, общие этические представления, основанные на христианской этике. Житель Запада не будет чувствовать себя чужим, перемещаясь из одной страны североатлантического региона в другую. Около семисот миллионов человек считают себя принадлежащими к западной цивилизации. Английский язык скрепил эту общность, превратившись неофициально в язык межнационального общения.
М. Вебер в предисловии к книге «Протестантская этика и дух капитализма» выделяет следующие особенности Запада: систематическая теология, полным развитием которой Запад обязан христианству (находящемуся, в свою очередь, под влиянием эллинизма); наука — ее математические основания, экспериментальный метод; особое положение в обществе исторической науки; наличие канонов в юриспруденции; музыка с ее рациональной гармонией, полагающаяся на систему нот и наличие оркестра; архитектура, идущая от готики; живопись — рациональное использование линий и перспективы; печать, создающая массовую литературу; наличие государства как политического установления с писаной конституцией, законами, администрацией, создаваемой на основе специального обучения и, самое главное, господство в экономике капитализма.
Запад отличает от остального мира особая политическая система, покоящаяся на политическом плюрализме и разделении властей в управлении государством, на разделении функций центральными и органами власти, проявление которых имеет конституционную форму; на социальном плюрализме — сосуществовании классов, чья собственность и права исходят из общественного договора; на наличии частной собственности, владение которой обеспечивается законодательством; на существовании общепризнанных законов. Для него характерно наличие религиозной доктрины, утверждающей абсолютную ценность индивидуума. Его социально-психологическая парадигма может быть названа творческой, демиургической, преобразовательной. Эта парадигма дает Западу огромные созидательные возможности.
Именно Запад развил идеи народовластия, подняв из античного праха науку об управлении. Гоббс и Локк в Англии, Монтескье и Руссо во Франции, Джефферсон и Медисон в Америке сформулировали идеи, исполненные революционной силы. Три крупнейшие страны Запада своими революциями дали пример быстрых социальных трансформаций. Кромвель, Робеспьер и Джефферсон показали путь ускорения социального развития и демократического государственного устройства. За триста лет, последовавших за английской революцией, идеи высшего суверенитета народа и народного представительства трансформировали Запад в социальном плане, вовлекая население в осмысленное общественное существование — вплоть до победы всеобщего избирательного права.
На вершине своего могущества Запад устами Адама Смита провозгласил принцип свободной торговли естественным и наилучшим состоянием мирового товарообмена.
Теории философов Просвещения и практика нуждающихся в рабочей силе предприятий Запада привели к возникновению великого магнита — из незападного мира в западный плыли, ехали и летели миллионы людей. Запад уже на раннем этапе санкционировал свободное перемещение людей. Потом придет время запретительных законов, но между восемнадцатым и семидесятыми годами двадцатого века мир ближе познакомился с Западом, посылая в западные страны наиболее активных своих представителей.
Революционизирующее воздействие на мир оказала свобода слова. Воспетая в бессмертных словах Т. Джефферсона и Дж. Ст. Милля, она стала символом свободы человеческого разума, борющегося с безразличием природы и косностью людей. Превращенная Западом в неотъемлемую человеческую ценность, свобода слова создала единое этическое поле для Запада и самый привлекательный магнит для не-Запада. Этот принцип буквально взорвал общественную ткань незападного мира в ХХ веке, став начальным пунктом деятельности прозападных элит незападных стран по осуществлению модернизации, принявшей вид вестернизации.
Самое активное взрывное воздействие на девять десятых мирового населения оказала выдвинутая Западом идея национального самоопределения. Царства, империи и племенные объединения четырех континентов не знали императива строить национальное общежитие в рамках одного языка и единокровной общности. Религия чаще всего была более важным обстоятельством, чем этническое родство. Платеж дани был для восточных правителей важнее произношения и цвета кожи. Фантастическое пристрастие Запада к этническим признакам при создании государств революционизировало не-Запад так, как, может быть, ничто иное. Вначале правители Востока недоуменно слушали рассказы своих посланцев об однородном этническом устройстве всесильных западных держав. Но постепенно среди элит незападного мира возникли скопированные с франко-британского образца представления о возможности ускоренного материально-культурного процесса в рамках одной этнической общности. Революционное объединение Италии и Германии немедленно дало отзвук в Восточной Европе, в Оттоманской империи.

* * *

Итак, термину «Запад» мы придаем содержательное значение. В отличие от марксистского социально-экономического трактования, мы полагаем, что капитализм — лишь ядро западной жизни, сложившейся на базе уже существовавшего особого духа и ментальности. В отличие от веберовской интерпретации, мы видим в протестантской этике лишь центральную часть тех духовных преобразований, которые породили эффективный и развитый капитализм. В отличие от названных, наш подход является культурологически-цивилизационным. Запад формируется на основе нового демиургического духа, складываясь как особая культура, которая закрепляется в социальных и политических институтах и становится новой цивилизацией, отличающейся от прочих уже не только своею духовной сущностью, но и множеством других выше описанных конкретных различий.
Вызов Запада девяноста процентам населения Земли заключался в том, что западная активность, связь с наукой, успехи в развитии сделали множество коренных традиционных ценностей даже великих держав достоянием музеев. Реальная жизнь потребовала отказа от сакраментальных обрядов, близких сердцу ценностей ради самосохранения и участия в мировой истории.
Каждое из встретивших посланцев Запада государств имело немалый опыт общения с преобладающей силой. Время и терпение всегда давали надежду. Но не в этом случае. Важнейшей особенностью западного вызова миру было то, что Запад не требовал дани и подчинения — он абсорбировал незападный мир в единый рынок, в единое поле деятельности, не участвовать в котором можно было лишь одним способом — превращением в безмолвных исполнителей его воли, т.е. превращаясь в невольных участников. Любое же участие предполагало принятие правил игры Запада и следование им, а значит и принятие его ценностей, его видения мира, приобщение к западной мировоззренческой парадигме. Многие пытались, никто не преуспел: между 1500 и 2000 годами вызов Запада стал гигантским по масштабам приобщением народов к одновременно привлекательной своей активностью и отталкивающей своим эгоизмом западной поведенческой модели.
Вызов Запада проявился и проявляется различным образом. Он состоит в невозможности для незападных стран жить по-старому. Формы вызова: захват колоний; включение в сферы влияния; создание притягательного образа прозападного развития; разрушение традиционного уклада жизни; подрыв прежней экономической структуры; информационное наводнение; создание международных организаций; включение в мировой рынок и формирование общего поля деятельности. Размышляя о Западе и его мировом воздействии американский политолог Т. фон Лауэ замечает: «Как мало людей на бесконечно привилегированном Западе понимают всю глубину отчаяния, разочарования и ненависти, в которые мировая революция вестернизации ввергла свои жертвы; общественное мнение, снимая с себя ответственность, до сих пор предпочитает видеть лишь позитивные аспекты вестернизации».
Запад сделал невозможным для незападного большинства мира прежнее развитие. Многие могучие государства противились жестокому приливу истории. Оттоманская Турция, Индия Великих Моголов, императорский Китай (и не счесть других) реагировали на проникновение разрушающих западных идей, на вызов Запада примерно одинаково: строили той или иной высоты «китайскую стену» и пытались отсидеться за ней. Напрасные потуги. Обобщая, можно сказать, что вызов Запада — это вызов современности тем народам, которые живут в настоящем времени, как в прошлом. Вызов Запада — это вызов истории, а не преднамеренная, спланированная и жестко осуществленная акция. Запад «не виноват» в своих успехах. «Невиновны» в своих неудачах и те народы, которые живут не на Западе.
Произошедшая революция вестернизации теснейшим образом связала все континенты. Но это была не часто упоминаемая взаимозависимость, а определенная зависимость периферии от центра, выражающая стремление большинства человечества догнать группу стран-лидеров даже ценой потери своего культурного своеобразия в ходе модернизации. Никогда в мировой истории не было ничего равного тому, что сделали галионы и фрегаты Запада уже в шестнадцатом веке, навязывая волю, культуру, религию Запада, его видение происходящего огромному, безвольно распластавшемуся миру. Этот мир лишь в некоторой степени мог приспособить свое внутреннее своеобразие к действиям нового гегемона. Усилия Запада завершились тем, что у неисчислимого множества стран остался лишь один выбор — имитировать его как победителя во всем, начиная со вкусов и психологии и кончая формами литературной речи. Та или иная форма имитации Запада стала основой выживания для объектов пятисотлетней неукротимой революции Запада — для России, Индии, Китая, Японии и несть им числа.
Вне всякого сомнения, имитация имела свои положительные стороны. Продолжительность жизни даже в незападном мире утроилась. К незападному населению пришли медицина, наука, образование, транспорт, управление, торговля, средства коммуникации и многое, многое другое. Но, тем не менее, даже эти безусловно положительные для незападных стран процессы вели все же к усилению Запада, ибо даже техническая имитация требовала усвоения ключевых моментов западной культуры. Как ничто другое, последнее создавало и создает привязку незападных элит к Западу, глобальную зависимость мира от североатлантического региона. Даже те, кто называет вестернизацию модернизацией или просто развитием, так или иначе, на том или ином отрезке исторического пути вынуждены признать, что, по существу, речь идет о всемирно-исторической победе Запада.
Неизбежным эффектом мировой революции вестернизации, обычно замалчиваемой Западом, является подрыв и дискредитация всех незападных культур. «Победоносные представители Запада, гордые своим мировым успехом, оставили остальной мир униженным, вошедшим в эпоху кризиса своих культур». Запад, замыкая кольцо своего влияния в мире, самым широким образом пользовался всеми достижениями изобретательности, труда и естественными ресурсами незападных народов. Но есть принципиальное различие между двумя названными видами имитаций и заимствований. Запад смело и рационально использовал опыт других народов для укрепления своей системы и своего безусловного влияния. Незападные же элиты, воспринимая западный опыт, заведомо ставили себя в положение учеников, зависимых от Запада, с его университетами, технологией, духовным рассветом. Выделим главное: уникальное свойство Запада — его дух всевластия над природой и возможности оптимизации общественного устройства — с трудом воспринимались не-Западом. Влияние Запада на мир имело две стороны. Одна — принципы науки, равенства, судебной справедливости. Другая — жесткое, грубое принуждение к смене всех прежних форм верований. Плюсы еще витали в воображаемом будущем, а минусы — почти неприкрытое насилие — захватывали всю жизнь жертвы, где бы она не жила — в Азии, Африке или в России. В результате революция вестернизации принесла человечеству не только великие плоды, но и огромные несчастья. Главное среди последних: раскол внутри народов на прозападников и автохтонов, жертвой которого стала культурная основа девяноста процентов населения Земли.

* * *

Английский историк А. Тойнби говорит о «динамическом процессе движения или прорыва — стремления создать нечто сверхчеловеческое из обычной человеческой породы». Для западной цивилизации это в высшей степени характерно — отринуть границы, смело устремиться в неведомое, установить собственные отношения со всеми, включая Бога. Эта исключительная глубина западной цивилизации стала самым совершенным и эффективным инструментом экспансии Запада по всем азимутам.
Не весь незападный мир был завоеван так быстро, что целые цивилизации (такие как инки и ацтеки) исчезли с лица Земли вообще. Между волнами европейского вторжения лежали периоды относительно малой активности, но общее направление процесса после 1492 года осуществлялось неостановимо, как волны прилива. Нужно ли говорить, что неожиданный подъем Западной Европы был воспринят внешним миром с ощущением, что это грандиозное чудо не может продлиться долго. В истории уже бывали взлеты отдельных стран. Как смерч проносились над миром Чингисхан, Аттила, Тамерлан, норманны, сарацины, монголы, маньчжуры. И все, в конечном итоге, завершалось спадом. Порыв не может быть вечным. Ответом древних цивилизаций (например, Китая) помимо желания скрыться за стеной, стала чудовищная ксенофобия. В основе этого чувства лежало представление о собственной цивилизованности, отказ признать культурную миссию Запада и отношение к западным европейцам, как к варварам. Возмущение беспардонным вторжением иностранцев, ярость представителей древней культуры, уязвленная гордость, метания между возмущением и подчинением, стремление найти наилучшую тактику, стратегия натравливания одних представителей Запада на других, конечная неспособность понять природу неслыханного вызова — вот неполный спектр эмоций и рассуждений, вокруг которых вращались дебаты князей, клириков и военных вождей повсюду — от Перу до Японии.
В ярости от ощущения теряемых позиций, незападные цивилизации меняли стратегию и тактику, стремясь, во-первых, сохранить себя, во-вторых, понять силу побеждающего Запада, в-третьих, осуществить мобилизацию ресурсов. Классическим случаем можно считать ответ китайской цивилизации — комбинация решимости сохранить свою идентичность, выиграть время, реализовать мобилизацию национальных ресурсов. Одним из элементов китайской стратегии было стремление подождать, пока «варвары» познакомятся с китайской цивилизацией, ощутят притягательность многотысячелетней и своеобразной культуры. В конце концов, Китай пережил Чингисхана и маньчжуров и полагался на огромные природные богатства, неисчерпаемые человеческие ресурсы, мощную армию, большую территорию, жертвенный патриотизм населения. Все это оказалось бесполезным перед спонтанной организованностью, динамической энергией и использованием науки Западом.
На волне национального унижения националистическая буржуазия во главе с Сунь Ятсеном свергла в 1911 г. последнего императора Пу И, начался период трансформации империи в республику. Новым китайским лидерам приходилось лавировать, менять союзников, разделять противников. В 1914 г. Китай, объявив о войне с Германией, заключил военный союз с Западом.
Верхушка гоминдана опиралась в 20-е годы вначале на коммунистическую Россию, а затем, потеряв веру в это средство борьбы с Западом, решила играть на противоречиях России и Запада. Коммунисты на севере ориентировались на Советский Союз, а гоминдановские националисты на юге — на Запад, прежде всего, на Соединенные Штаты. Когда в 1949 г. Мао Цзэдун провозгласил коммунистическую республику, и Китай подписал договор с Россией, две очень разные незападные страны объединили силы: впервые за полтысячи лет Запад встретил коалицию, едва ли не равнозначную по мощи. Дело было даже не в коммунистической, а в геополитической сущности союза Москвы и Пекина. Реакция более «молодой» — американской части Запада была бурной — посылка к Тайваню седьмого флота, союз с Японией. Военное противостояние от Кореи до Вьетнама. Более «умудренные» страны Запада, такие, как Британия, сохранили посольства в Китае и надежду на раскол противозападных сил (что в конечном счете и случилось).
В 1978 г. китайцы признали, что коммунистическая атака на будущее не дает необходимых результатов, что новая изоляция (как и в предыдущие столетия) лишь укрепляет зависимость страны от индустриального Запада. В то же время сотрудничество с Западом стало видеться в другом свете: пример Японии завораживал. Китайское руководство рискнуло открыть путь на Запад во второй раз после Чан Кайши. Сотни тысяч студентов получили возможность обучения в западных университетах, в то время как западные фирмы открыли для себя китайский рынок. Стратегия изменилась. Цели — сохранить себя, найти потенциал диалога с Западом на равных — остались прежними.
Пример отчаянного и очень долгого — до 1917 г. противостояния Западу представляет собой Оттоманская империя. Не забудем, что на определенном историческом этапе она даже претендовала на победу над Европой, когда ее воины дважды осаждали Вену, а флот сражался за господство в Средиземноморье. За Оттоманской империей стоял широкий исламский мир, то было столкновение исламской и христианской цивилизаций. Космополитическое окружение турецкого султана было достаточно осведомленным и талантливым даже после впечатляющей эпохи Сулеймана Великолепного. Оттоманская империя от первых контактов с Западом в битвах с испанцами до октябрьского краха 1918 г. приложила большие усилия, чтобы совладать с вызовом Запада. Султанов-обскурантов сменяли правители-прагматики. Были предприняты серьезные попытки воспринять западный опыт, прежде всего военный.
Потерпев в 1830 году поражение в битве при Наварине, верхушка султанской Турции приходит окончательно к выводу, что без союза с Западом она исторически обречена. Англия и Франция получают особые права в пределах Оттоманской империи. Позволив Франции овладеть протектором над Магрибом, а Англии закрепиться в Египте, турецкие султаны надеялись укрепить «остов» империи от Балкан до Персидского залива. Сменив чалмы на фески (заказанные в огромном количестве в Австрии), турки в ХIХ веке старательно учились ремеслам и наукам у западных учителей. В 1867 г. в Оттоманской империи была введена конституция. Однако препятствия на пути сближения с Западом были огромны, и главным был абсолютно иной, своеобразный ментально-психологический склад мышления турецкого населения, имевшего радикально отличные от западных традиции, стиль жизни и исторический опыт. Ни в турецкой жизни, ни в турецком менталитете (лучшим отражением которого является литература) не создается то, что в той или иной степени начинает появляться у ее северных соседей, восточноевропейских стран — проникновение западной культуры в глубины общества, возникновение прозападной элиты (столь явственно проявившей себя в России, в Польше, а позднее в Сербии, Румынии, Болгарии), «Фаустовский комплекс» не проникает в среду сердар-пашей и янычар. Стамбул с его большими греческой, еврейской, итальянской общинами становится перекрестком сосуществования различных культур, и они сходятся в некоторых случаях довольно близко, но Турция так и не получает органической завязи западной культуры, сходной, скажем, с делом Петра в России. Показателем неудач дрейфа к Западу в плане модернизации и эффективности социальных структур стала война 1877 г. с Россией и восставшими балканскими народами, в результате которой Турция была почти выдворена из Европы.
Посуровевшие турки после Берлинского конгресса заглянули в бездну исторического небытия. Пример Магриба и Египта, ставших колониями западных государств, был у них перед глазами. В отчаянном стремлении имитировать лучшие западные образцы Стамбул начинает ориентацию на бисмарковскую Германию. Немцы помогали строить железные дороги в пределах сузившейся империи оттоманов. Они дошли до идеи привязки Турции к Центральным державам путем строительства магистрали Берлин-Багдад. Армию начинают обучать германские инструкторы, в страну проникает германский капитал. Революция «младотурков» (1908г.) ускорила этот процесс. Но, вступив в мировую войну на стороне Германии, Турция нарушила правило, гласившее, что догоняющим странам не следует вступать в борьбу с державами-моделями. Фактор отсталости сказался на всех незападных участниках войны — Сербии, Болгарии, Румынии, Турции, России. Между 1916 и 1918 гг. все они пережили поражение. Для Турции последовала унизительная агония 1918-1922 гг., когда она потеряла империю и была почти завоевана греками (речь идет о Малой Азии). Стамбул был оккупирован западными войсками. Еще одна нация оказалась погребенной под ударами Запада.
Шанс дала необычная концентрация национальных усилий под началом гази Кемаля-паши, начавшего поистине жесткие реформы в направлении приближения к западной модели. В 1927г. вводится алфавит западного типа. Женщины сняли чадру. Начался перевод западных учебников, студенты поехали на северо-запад Европы. Но главной в усилиях Кемаля Ататюрка была попытка привить нечто вроде «фаустовского комплекса» на турецком древе. В полных экзальтации речах 20-х годов Ататюрк по существу говорил о том, что турки должны переменить свою идентичность, должны стать новыми людьми — энергичными, активными, не боящимися перемен. На основе форсированного патриотизма открыто ставилась задача построить новую психологическую модель для ввергнутой в кризис нации.
«Холодная война» укрепила прозападные элементы в Турции. Согласно «доктрине Трумэна» и по «плану Маршалла» экономическая помощь Запада позволила стране создать инфраструктуру западного регламента жизни. В качестве «гастарбайтеров» турки превратились в Германии в квалифицированных индустриальных рабочих. Военные и бизнесмены прошли западную школу (чаще в США). Университеты типа англо-говорящего Босфорского и франкоговорящего Мраморного готовили прозападную элиту. При всем этом Турция, пытающаяся подобно Польше, сегодняшней России и Мексике обрести западную идентичность, стать частью Запада, встретила в 90-е годы препятствия цивилизованного характера. Сможет ли секуляристская Турция присоединиться к западному блоку или она последует по пути Египта и Алжира в направлении восстановления исламской идентичности — при всех усилиях турецких западников это открытый вопрос.
Наиболее успешное противостояние Западу в плане сохранения своей цивилизационной сути, традиций и идентичности неожиданно для всех оказала Япония. Возможно, ей помог тысячелетний страх в отношении Китая, всегдашняя решимость отразить вторжение, внутренняя готовность к жертвам ради национального самосохранения, наличие особого патетического отношения к жизни, ценимой только как часть национального существования, как ступень коллективного жертвенного пути.
Сказанное не означает, что ответ Японии Западу был менее драматичным. В определенном смысле амплитуда японского ответа на западный вызов была шире, чем у большинства человечества. Два с лишним столетия продолжалась самоизоляция Японии от Запада, прежде чем император Мейдзи не пришел к решительному выводу о пагубности страусовой политики. Японцы более других народов оказались способными встретить внешнее давление в позитивном плане, найти в чужой культуре полезный для себя опыт, не изменяя собственной идентичности. Именно это — основа японского чуда, состоявшегося в двадцатом веке. Первый случай, когда Запад признал равным по энергии, изобретательности и трудолюбию партнера.
Весной 1945 г. на императорском совете принц Кидо признал роковые ошибки: страна вступила в борьбу с Западом, не имея достаточных ресурсов и полагаясь на неудачного партнера — Германию. Было решено — за много месяцев до капитуляции — в будущем ориентироваться на англосаксонский блок Запада. Сумев сохранить внутреннюю культуру и национальные особенности, Япония восприняла опыт самой развитой технической цивилизации мира. Два несчастья лидера Запада Америки — Корея и Вьетнам — дали мощный толчок и исторический шанс единственной незападной цивилизации, которая, при всем уважении к мощи Запада, никогда не смотрела на Запад с завистью, не мечтала стать частью его и вступила с ним только в вынужденные отношения.
Восточная Европа уже в силу географической близости всегда находилась под влиянием культуры и революционных идей Запада. Блеск западной культуры после Ренессанса создал у части восточноевропейцев желание стать причастными к этому феномену, разделить культурное наследие и творческое развитие нового мирового лидера. Поскольку с этого времени мерилом уровня культурного развития стала степень близости к Западу, то правящие восточноевропейские элиты стали затушевывать отсталость Восточной Европы в сравнении с Западом. Романтическая интерпретация истории приводила к тому, что похожесть на Запад становилась едва ли не самым значимым фактором национального самосознания. И все же фактом является то, что в Восточной Европе, пожалуй, лишь Чехия может считаться обладающей национальным сознанием, близким к западному (рациональность, ориентация на результат, неприятие неадекватной эмоциональности, скептицизм в отношении пафоса всякого рода, прагматизм и, кстати, стремление к адекватной идентификации, достаточно скептическое мнение относительно своей принадлежности к Западу). Что же касается остальных стран региона, то Ренессанс, Реформация и Просвещение, деликатно говоря, не в полной степени коснулись формирования их национального психологического склада.
Западное влияние безусловно проникало в эти страны. В Польшу оно проникло преимущественно через католицизм, на Балканы — после освобождения от оттоманского господства. В России ручеек западного влияния стал ощутим после Петра Великого. В конечном счете фактором политического звучания стало то обстоятельство, что страны Восточной Европы подчеркнуто и даже категорически воспринимают себя прежде всего европейцами, участниками большой западной культурной традиции и чрезвычайно негативно воспринимают всякое «неевропейское» определение основ своей национальной жизни. Как все маргиналы, они подчеркивают свою европейскую принадлежность и охотно переписывают историю на свой лад. Но практически на любом историческом рубеже, при любом испытании историей на первый план у этих народов выходит отсутствие органической западной парадигмы жизни, требующей рациональности, индивидуализма, организованной эффективности.
Историческая жертвенность этого региона не требует надуманных прозападных прикрас. И одиозно выглядит — как измена коренным традициям — их голословно утверждаемая приобщенность к западной цивилизации. Вопреки искусственным имитациям, «подсознание», а вернее, групповой менталитет народов этих стран действует по своему восточноевропейскому стереотипу. Это-то (а не пустое подражание) как раз и делает их особенными, своеобразными, создает их культуру, литературу, музыку, их способ восприятия трагедии жизни. Показательно, что и в самом определении своего «я» они действуют как восточноевропейцы, а не как представители Запада, которым в сущности безразлично, каким образом другие определят органический код их общественной психики. Народы действуют так, как направляют их история и география, как диктует обобщенный итог их общественного развития, их выработанная веками общественная этика. Восточноевропейский набор традиций, обычаев, эмоционального опыта близок западному в той мере, в какой история заставила эти два региона взаимодействовать. Он отдален от Запада в той мере, в какой история Запада была принципиально иной, чем история Восточной Европы.
Итак, мы видим несколько типов ответа на западный вызов: желание сохранить тысячелетние каноны жизни; отчаянное сопротивление; более или менее умелое лавирование; стремление использовать западную помощь в интересах национального развития; сознательный выбор прозападной ориентации и стремление сменить собственную национальную идентичность на западную; использование западного опыта для административно-технического прогресса при сохранении собственной идентичности и на этой основе формирование нового центра развития; симуляция западной идентичности как возможная предпосылка развития, но одновременно недооценка существующего собственного потенциала.
Более других нас интересует реакция на невиданную западную революцию огромной страны, выросшей в специфическом этически-моральном климате, определяемом близостью к Византии и степи, — России.