Арсений Владимирович Гулыга. В конце войны (1987)

Война закончилась для меня в ночь на 14 апреля 1945 го­да. Немецкий антифашист ефрейтор Круммель и я, капитан Советской Армии, стояли на центральной площади городка Фишгаузен. Улицы были пусты: передовые части ушли дальше к Пилау, а тылы не подтянулись; население прята­лось по подвалам, может быть, его здесь и вовсе не было. Город горел.
Помню немецкую самоходку, уткнувшуюся пушкой в магазинную витрину. Помню раненую лошадь, ноги которой застряли в канализационном колодце. Делать здесь нам было нечего. Я показал Круммелю в ту сторону, откуда мы пришли. Он схватил меня за руку:
— Геноссе капитан, немцы!
Навстречу нам из дыма и пламени выполз танк. Мы бросились в дверь магазина, витрину которого раздавила подбитая самоходка, и легли на пол. Танк быстро прошел площадь. Обгоняя его, пронеслись два бронетранспортера, ехали машины и повозки, бежали солдаты. Все это двигалось в сторону моря: остатки разбитой части пытались уйти от плена. Мы слышали топот сапог, крики, ругань.
Когда шум снаружи смолк, мы вышли из укрытия. Быстрым шагом проулками и задворками выбрались на окраину. Начинало светать. Мы прошли еще несколько километров. Здесь уже было совсем тихо. Вошли в одинокий дом у дороги, нашли там наших связистов, легли на пол и заснули.
 

х х х

Мы не виделись тридцать лет. Я бывал в ГДР и раньше, но трудно найти человека, когда известна только фамилия и ты не знаешь ни его имени, ни где он работает, ни когда он родился. Круммель, как потом выяснилось. бывал в нашей стране, но он не помнил даже моей фамилии. На этот раз я заранее обратился за помощью в Союз писателей ГДР.
Не стану рассказывать о перипетиях поисков. Были они не просты. Но… «ищите, да обрящете». И вот мы сидим вместе и не узнаем друг друга: время сделало свое дело. Выручают фотографии тех лет и общность воспоминаний.
Круммель попал в плен, точнее, перешел на сторону Красной Армии, еще точнее — переехал вместе со штабной автомашиной, которую обслуживал, в самом начале войны. Ранее политически нейтральный, бездумно проделавший почти бескровную кампанию во Франции, он впервые заду­мался о судьбе своего народа, когда Гитлер напал на СССР. Он понимал, что в этой войне поражение Германии неизбеж­но. В плену он стал антифашистом. Участвовал в создании Национального комитета «Свободная Германия» и вошел в его состав. Вскоре его послали уполномоченным на Северо­-Западный фронт. Ходил в немецкий тыл к партизанам, разбрасывал листовки Национального комитета, вел на пе­реднем крае передачи для немецких солдат через громко­ говорящую установку. Когда была создана антифашистская школа 1-го Прибалтийского фронта, стал одним из ее не­мецких преподавателей. Школу укомплектовали сравнитель­но новыми военнопленными, изъявившими желание активно участвовать в борьбе с гитлеризмом. У каждого за плечами были многие месяцы войны, поэтому в боевой подготовке они не нуждались. Главное внимание уделялось полити­ческому образованию.
Дело было под Кенигсбергом. Наши войска готовились к штурму осажденного города. Под покровом темноты сосредоточивались невиданные массы боевой техники. Днем все это маскировалось в лесах, и только разбитое вдрызг шоссе, на котором уже не оставалось ни кусочка асфальта, свидетельствовало о том, что происходит здесь по ночам. Немцы знали, что их ждет, и укрепляли оборону; возникали новые минные поля, противотанковые загражде­ния, ряды проволоки. Нашим разведчикам все труднее становилось приводить «языков».
В этих условиях и было решено на участке 39-й армии использовать немецких антифашистов. Боевое задание гла­сило: активными действиями спасти жизнь возможно боль­шему числу немецких солдат, в случае необходимости при­менить оружие. Командиром отряда был назначен ефрейтор Круммель. В одну из мартовских ночей в немецкой форме с оружием в руках отряд покинул нашу передовую. Круммель шел впереди с ударной группой, за ней два взвода. Луна спряталась в облаках, опустился туман. Шли медленно и долго. Время от времени посылали вперед саперов, но ни мин, ни проволоки не было. Связь с командованием под­держивали по рации. Через полтора часа стало ясно, что отряд движется по нейтральной зоне вдоль немецких и советских окопов. Приказано было вернуться назад.
Неудача не обескуражила. Было только очевидно, что Круммель в командиры не годится. Он прекрасный товарищ, политически безупречен, но командовать должен офицер. Даже если у ефрейтора в помощниках маршалы и гене­ралы, ничего путного не получится: разительный пример тому — Гитлер. Командиром отряда был назначен лейте­нант Альфред Петер.
В ночь на 22 марта в районе станции Гольдшмиде 58 антифашистов (вооружение — 47 автоматов, 11 винтовок, 40 ручных гранат) снова вышли в нейтральную зону. Круммель в этой операции не участвовал. Но у него сохранилось донесение лейтенанта Петера. Оно лежит сейчас передо мной, и, сопоставляя воспоминания участников и свои соб­ственные, я выправляю по нему неточности памяти.
А память воссоздает необычную картину: из трех «студе­беккеров» выпрыгивают солдаты в касках и обмундировании вермахта. Рослые парни с немецкими автоматами и немец­кими гранатами, и это не бутафория, а до переднего края рукой подать. Но дело происходит в конце войны, не под Москвой, а под Кенигсбергом. Это понимают и наши разведчики, рядом с которыми я стою, они в курсе дела, держатся спокойно, хотя и настороженно. Петер негромко подает команду и выстраивает антифашистов.
Дальше его рассказ. Отряд двигался в следующем поряд­ке: впереди два сапера, затем группа прорыва под коман­дованием фельдфебеля Борнмана, командир роты со связ­ными и за ним два взвода. Винтовочный и пулеметный огонь, осветительные ракеты заставляли двигаться крайне медленно и на узком участке. Русский разведчик вывел антифашистов за линию боевого охранения, показал, где находятся немецкие огневые точки. «Лежавшее перед нами темное поле,- пишет Петер,- давало прекрасные возможности для сближения. Двигаясь змейкой, сюда быстро подтянулись оба взвода. В 300 метрах от нас виден был отдельно стоя­щий дом. Я отдал приказ командиру ударной группы фельдфебелю Борнману использовать этот дом в качестве ориен­тира для дальнейшего продвижения. Прошло примерно 1-1,2 часа, пока фельдфебель Борнман со своей группой достиг передовых позиций. Находясь на расстоянии при­мерно 20 м от немецких окопов, Борнман принял решение обнаружить себя». По его распоряжению находившийся впереди сапер крикнул три раза:
— Эй, часовые!
Наконец раздался ответ:
— Да, в чем дело?
Тогда группа Борнмана поднялась с земли. Заговорили
громко и наперебой:
Слава богу, вышли к своим!
— Ребята, не стреляйте!
— Где у вас тут проход?
Проход показали, и антифашисты спустились в окоп. Перед ними был пулеметный расчет: унтер-офицер и два солдата.
— Кто вы такие? Откуда? — спросил унтер-офицер.
— Возвращаемся из глубокой разведки и заблудились к чертям. Нам нужно к майору Нахт из боевой группы Финкеля,- ответил Борнман.- Какой сегодня пароль?
Пулеметчики пароля не знали. Борнман попросил закурить. Его и несколько человек проводили в блиндаж унтер­-офицер и один из солдат. Там хозяев блиндажа обезору­жили. Когда Борнман вышел наружу, третий солдат, остав­шийся у пулемета, был также обезоружен. Борнман немедля отправил связного к Петеру с донесением об успехе.
«Получив донесение,- пишет Петер,- я понял, что наступил подходящий момент для того, чтобы ввести в немецкие позиции оба взвода. Боевая задача и способ ее осуществления были известны всем участникам опера­ции. Первый взвод под командованием унтер-офицера Кунце должен был, войдя в образовавшуюся брешь, дви­гаться направо, насколько возможно с учетом конкретной ситуации. Второй взвод под командованием унтер-офицера Лау имел аналогичную задачу в левом направлении. Кроме того, каждому взводу надлежало выделить по одному отделению для обеспечения флангов продвигающейся вперед группы Борнмана. После того как оба взвода вошли в про­рыв, группа Борнмана двинулась в сопровождении пленно­го пулеметчика к командному пункту роты».
Наступило решающее мгновение. Унтер-офицер Штро­бель и обер-ефрейтор Майснер с автоматами наперевес вошли в блиндаж командира роты обер-лейтенанта Грюн­вальда. За столом сидели два солдата, на нарах лежали еще пять человек. Штробель был известен своим бесстра­шием и немногословием. Он приветствовал сидевших возгла­сом "Хайль!". И умолк. Дальнейшие переговоры вел Майснер, выполнявший в ударной группе политические функции.
С нар поднялся командир роты и взволнованно спро­сил:
— В чем дело? Что вам здесь нужно?
— Господин обер-лейтенант, мы военнопленные, участники движения «Свободная Германия». Мы пришли сюда, чтобы спасти вашу жизнь и жизнь ваших людей.
— Каким образом? Что вы хотите с нами сделать?
— Отвести вас к русским. Война проиграна. Мы хотим прекратить кровопролитие.
— И направляете на меня автомат.
— Другого способа нет.
Обер-лейтенант Грюнвальд стоял, опустив голову и засунув руки в карманы. В блиндаж вошел Борнман. Штробель разбудил спящих и поставил их у двери. Неожиданно зазвонил телефон. Грюнвальд взял трубку; на него устави­лись два автомата.
— Так точно, я отправил их в три ноль-ноль.
Трубка легла на место.
Майснер: Господин обер-лейтенант, на каком расстоя­нии находится командный пункт батальона? Сколько там человек?
Грюнвальд: Метров 500-600. Число людей обычное.
Майснер: Вы не могли бы позвонить командиру батальона и вызвать его сюда? Он придет?
Грюнвальд: Я думаю, что придет. Позвонить ему?
В этот момент Борнману доложили, что бежал один из обезоруженных часовых. Борнман дал приказ к отступле­нию. Из блиндажа вынесли боевые трофеи — автоматы, карабины, гранаты, полевую сумку обер-лейтенанта, его бинокль, схемы позиций, секретные приказы… Был ещеодин трофей, не упомянутый в донесении Петера (здесь уже память исправляет документ!) — плоские настольные часы. Война есть война; Штробель сунул их в карман шинели, покидая блиндаж. я: знаю об этом потому, что потом он подарил их мне. Долгие годы после войны они стояли у меня на письменном столе, напоминая об отчаянном парне из окрестностей Вены, которому не довелось дожить до конца войны ...
Вверх поднялись две зеленые ракеты. Это означало: задание выполнено, начал отход. При свете ракет увидели, что в тыл убегает немецкий солдат, его окликнули, он не остановился, его застрелили. Наткнулись на фельдфебеля, который сначала оказал сопротивление, а затем с криком бросился бежать. По нему также открыли огонь. Воспользо­вавшись суматохой, обер-лейтенант Грюнвальд скрылся.
Оба взвода успешно выполнили свою задачу, продвинувшись метров на 400 каждый в свою сторону. Были взяты пленные и трофеи. Первым вернулся Кунце. Петер начал общий отход, оставив до возвращения Лау и Борнмана в месте прорыва четырех человек во главе с ефрейтором Клайном. На Клайне была форма фельдфебеля, и это сыграло решающую роль в том, что произошло далее.
(Многие из участников этой операции занимают сегодня крупные военные и гражданские посты в ГДР. Найти Клайна не представляло труда: в семидесятые годы он был заме­стителем министра культуры. я: работал тогда над статьей «Искусство без морали», и мне нужно было увидеть нацист­скую военную кинохронику. Клайн направил меня в фильм­архив, а вечером в гостинице мы предались воспоминаниям. Клайн начал войну штурманом пикирующего бомбарди­ровщика «Ю-88». В декабре 1941 года их сбили. Пилоту удалось посадить самолет; увидев подбегающих русских, он застрелился. Клайн хотел последовать его примеру, но, к счастью, его опередил меткий выстрел русского офицера, пуля попала в правую руку, пистолет упал. Через полтора года Клайн этой рукой подписал коллективное заявление ста немецких военнопленных, просивших советское командование отправить их на фронт для борьбы с фашизмом. Клайн прекрасно помнил операцию Петера и рассказал мне дальнейшие детали.)
Едва Клайн с тремя антифашистами занял указанную ему позицию, как увидел, что к нему приближается немецкое подразделение. Он решил перехватить инициативу и крикнул:
— Стой! Кто идет? Пароль?
Вперед вышел унтер-офицер и сказал что-то, что Клайн не расслышал. В свою очередь задал вопрос:
— Где командир взвода?
Клайн ответил, что он и есть командир взвода. Унтер­-офицер подошел ближе и представился:
— Унтер-офицер Кнооп из саперной роты. Мы должны здесь работать.
Клайн пожал ему руку и представился в свою очередь:
— Фельдфебель Клайн из Национального комитета «Свободная Германия».
— Какая Германия?
— Свободная.
— Вы что, оттуда? — Кнооп показал в сторону русских позиций.
— Именно. Неужели вам не надоела война?
— Бог мой, конечно, но ...
— Никаких «но»!
Продолжая правой рукой держать руку унтер-офицера, Клайн левой выхватил из его кобуры пистолет. Шесть оторо­певших солдат молча наблюдали за происходящим. Клайн каждому из них пожал руку и у каждого отобрал оружие. Его фельдфебельские погоны действовали гипнотически. Были, конечно, и три винтовки, направленные на саперов. Но главную роль все же сыграли погоны старшего по воин­скому чину.
Вскоре подошел второй взвод и группа прорыва. Анти­фашисты покинули немецкие окопы. Отход прикрывали Штробель и Борнман.
Успех превзошел все ожидания: 35 пленных! И это в усло­виях стабильной обороны. Захвачено 2 пулемета, выведено из строя — 3, разгромлен командный пункт роты, доставлены важные документы. Оголены позиции противника на расстоянии около километра. В его ряды внесено замешатель­ство, посеяна подозрительность. В ходе операции были убиты 4 человека. Потери антифашистов — трое легко раненных.
Раньше на нас, офицеров, занимавшихся работой среди войск противника, наши товарищи смотрели снекоторой долей снисходительного пренебрежения, считали, что мы занимаемся бесполезным делом. Теперь наши акции резко поднялись. Нам издали улыбались, нас расспрашивали о подробностях и дальнейших планах. Мы, разумеется, отмал­чивались и отшучивались. Между тем в нашей армии созда­валась по примеру фронта своя небольшая антифашистская школа. Начальником школы был назначен майор Кочорадзе. Мне предстояло доставить из фронтовой школы преподава­теля и трех «обстрелянных» антифашистов, участников операции Петера.
На старой, видавшей виды полуторке я пересек Восточную Пруссию от Кенигсберга до литовской границы. За Неманом в глухой лесной деревушке Наткишки размеща­лась «антифашуле». Там меня ждали. Представили мне Круммеля, который должен был вести занятия, и трех анти­фашистов — ядро будущей школы. Старшим был Штробель, взявший в плен командира роты, его заместителем — Буш, как звали третьего — молоденького ефрейтора, — не помню. Антифашисты устроились в кузове, я рядом с шофером, и мы тронулись в путь.
Для армейской школы был отведен дом лесника вдали от населенных пунктов и коммуникаций. Дорогу к дому перекрыли шлагбаумом. Поставили щит с надписью: «Про­езд запрещен». В доме уже хозяйничал Фомичев — нестроевой солдат. Он привез продукты и готовил завтрак. Анти­фашисты угостили меня трофейным кофе (из запасов обер­-лейтенанта Грюнвальда). Здесь я впервые услышал под­робный рассказ об их ночном поиске.
Рассказывал Буш, голубоглазый блондин, сын богатого коммерсанта. В плен он попал в январе 1943 года в Вели­ких Луках, был радистом в штабе окруженного гарнизона, в последний день осады лег к пулемету, стрелял, пока не кончились патроны. Я спросил, что привело его в ряды движения «Свободная Германия».
— Избыток патриотизма. Гитлер поставил Германию на край пропасти. Надо спасать нацию ...
Штробель помалкивал, но на прощание подарил мне настольные часы Грюнвальда. К вечеру прибыл Кочорадзе с новичками пленными, главным образом из числа тех, что привел Петер. Школа открылась.
Занятия продолжались всего несколько дней. В апреле начался штурм Кенигсберга. В ночь перед наступлением школа получила боевое задание. Кочорадзе находился в око­пе боевого охранения. Круммель пошел со всеми. Штро­бель повторил удавшийся однажды прием. Он подполз вплотную к немецкому пулемету и окликнул часового. Тот ответил. Приказав всем лежать, Штробель поднялся, прыг­нул в окоп и начал разговаривать с пулеметчиками. До Круммеля доносились отдельные слова. Затем раздались выстрелы, и по антифашистам стал бить пулемет. Два человека получили ранения. Буш скомандовал отступление.
О том, что произошло в окопе, Круммель узнал много лет спустя от одного из очевидцев. У пулемета находились два молодых солдата, только что призванных в армию. Из тех немногих слов, что произнес Штробель, им стало ясно, что есть возможность покончить с войной, И они были готовы ею воспользоватъся. Но тут подошел унтер-офицер. Это был НСФО (НСФО — национал-социалистишер фюрунгсофицирэ. Так назывались политофицеры гитлеровской армии. В конце войны функции НСФО возлагались на строевых командиров и унтер-офицеров). Он застрелил Штробеля и приказал открыть огонь ...
… Наступление развивалось успешно. 9 апреля пал Кенигсберг. Бои шли на Земландском полуострове. 39-я армия продвигалась к Фишгаузену. Перед антифашистской школой была поставлена задача про никнуть в расположение не­мецких войск. Советские разведчики должны были указать наиболее безопасный путь.
Круммель помнит, как в блиндаже, только что отбитом у немцев, Кочорадзе, командир разведподразделения, и командир антифашистов Буш, склонившись над картой, обсуждали план действий. Круммель стоял в дверях и курил. Он услышал за своей спиной резкий щелчок. Вслед за мыслью: «Взрыватель» — раздался грохот. В блиндаже взорвалась мина замедленного действия. Разведчики вы­несли раненого командира. Затем вышел Кочорадзе. "Перевяжите Буша",- сказал он. Буша вынесли, но он был без сознания и умирал. Кочорадзе попросил Круммеля посмот­реть, что с его рукой. Она была в крови и не сгибалась. Другая рука тоже была в крови. И обе ноги. Дальше идти он не мог, разведчики понесли его к волокуше.
В тот день я вернулся в политотдел поздно ночью. Я во­зил на аэродром листовки (наши самолеты сбрасывали их вместе с бомбами). Машина, на которой я приехал к летчи­кам, испортилась, предстоял долгий ремонт, и я решил добираться назад на попутном транспорте. Так я оказался
в Кенигсберге. Недоучившийся студент-философ, я знал, что здесь похоронен Кант. И я отыскал его могилу. Среди обломков зданий, у стены полуразрушенного собора, стояло строгое надгробие с надписью: "Иммануил Кант". Рядом чья-то рука вывела мелом по-русски: «Теперь-то ты видишь, что мир материален». Мне, как и автору озорной эпитафии, было тогда невдомек, что Кант, собственно, не отрицал материальности мира. В ту пору это было простительно ...
Только я уснул, как меня разбудили: Кочорадзе тяжело ранен, мне приказано принять школу. Действовать в соответствии с обстановкой. После взятия Фишгаузена ознако­миться с положением в городе.
Шlтабной «виллис» доставил меня к месту назначения. По телефону я доложил о себе командиру дивизии. Генерал тут же распорядился:
— У меня тут в тылу идет стрельба. Нельзя ли послать твоих молодчиков сказать фрицам, чтобы кончали базар? Воевать осталось несколько часов. Гарантируем, мол, жизнь, питание и прочее.
Круммель вызвался вести школу, он даже раздобыл где-то немецкую солдатскую форму (обычно он носил рус­скую гимнастерку без погон), но я его дальше передовой не пустил. Наших восемь человек мы разбили на две группы, придали каждой пленных из окруженной части. Они пошли
вперед, выкрикивая имена своих командиров и товарищей. Стрельба стала постепенно затихать. Задание было выпол­нено, но антифашисты назад не вернулись: их отправили в тыл с теми, кто сдался в плен.
Вместе с Круммелем я пошел на КП дивизии. Генерала там уже не было. Я попросил передать ему о выполнении приказа и получил в ответ, что могу «загорать». Надо было наконец выспаться. Но меня снова разбудили. Старший лейтенант, адъютант командира дивизии, сказал, что Фиш­гаузен взят левым соседом, дивизия повернула к северу, опять оставив в тылу окруженных немцев, и «хозяин» хочет повторить утренний эксперимент, использовав для этого только что взятых пленных.
Пленных было человек двадцать. Когда я завел речь о том, что от них требуется, они наотрез отказались. Вернуться в этот ад? Ни за что на свете. Я понял, что мне их не убедить, и пошел за советом к Круммелю.
— Геноссе капитан, скажите им, что с ними будет говорить немецкий офицер. Обер-лейтенант.
Я вышел на улицу, подозвал пленного унтер-офицера и приказал ему построить людей. С ними будет говорить немецкий офицер. Обер-лейтенант.
Круммель вышел, грудь колесом. Солдатские погоны он снял, а по покрою и материалу солдатская и офицерская форма в вермахте не отличались, Унтер-офицер скомандо­вал: «Смирно!» — строй окаменел. Круммель молча и не спе­ша прошел вдоль строя, останавливая взгляд на каждом, кто, по его мнению, недостаточно окаменел, и тот каменел еще больше. Прошло минуты две-три, пока он подал команду «Вольно!». Цик-цак. Четверть шага вперед, руки за спину, строй по-прежнему как струнка — так выполнялась у немцев эта команда.
Разговор Круммеля с пленными был коротким. Последо­вала новая команда унтер-офицера. Ряды сдвоились. Поворот направо и шагом марш — выполнять волю советского генерала.
Чем пронял их Круммель? Припоминается мне пламен­ная речь с аргументами «Свободной Германии»: надо спа­сать нацию, каждый неубитый немец — участник будуще­го возрождения, и т.д. Круммель уверяет, что речи не было. Был приказ «обер-лейтенанта», который не мог не выполнить унтер-офицер, которому не могли не подчиниться солдаты. Устав продолжал действовать и в плену ...
Дело было сделано. Мы с Круммелем направились в сторону Фишгаузена. Город был пуст. Город горел. Здесь мы столкнулись с немцами, пытавшимися прорваться к осаж­денному Пилау. Здесь для нас закончилась война.