Политологии ещё не было, но интеллектуалы древности давно начали изучать политическую власть как феномен. И, разумеется, поведение "человека политического". Мы и сегодня видим людей власти. Они открыты — в той мере, в какой это даёт газета или телевизор. Интернет многое расскажет, но что там правда — большой вопрос. Особенный интерес вызывают самые первые лица государств. Как они пришли к власти? И что будут делать после? Можно фантазировать, но философы и историки знают ответы, поскольку изучали политические законы, т.е. знают, что бывает как правило.
Послушаем римского историка Корнелия Тацита (ударение на первый слог), жившего в I в. и принадлежавшего к политической элите Древнего Рима.
 

Корнелий Тацит. Анналы

Отрывок
 

4. Итак, осно­вы государ­ст­вен­но­го поряд­ка пре­тер­пе­ли глу­бо­кое изме­не­ние, и от обще­ст­вен­ных уста­нов­ле­ний ста­ро­го вре­ме­ни нигде ниче­го не оста­лось. Забыв о еще недав­нем все­об­щем равен­стве, все напе­ре­бой лови­ли при­ка­за­ния прин­цеп­са; насто­я­щее не порож­да­ло опа­се­ний, покуда Август, во цве­те лет, дея­тель­но забо­тил­ся о под­дер­жа­нии сво­ей вла­сти, целост­но­сти сво­ей семьи и граж­дан­ско­го мира. Когда же в пре­клон­ном воз­расте его нача­ли томить неду­ги и телес­ные немо­щи и стал при­бли­жать­ся его конец, про­буди­лись надеж­ды на пере­ме­ны и неко­то­рые при­ня­лись тол­ко­вать впу­стую о бла­гах сво­бо­ды, весь­ма мно­гие опа­са­лись граж­дан­ской вой­ны, иные — жела­ли ее. Боль­шин­ство, одна­ко, на все лады раз­би­ра­ло тех, кто мог стать их вла­сте­ли­ном: Агрип­па — жесток, раз­дра­жен нане­сен­ным ему бес­че­сти­ем и ни по летам, ни но малой опыт­но­сти в делах непри­го­ден к тому, чтобы выдер­жать такое бре­мя: Тибе­рий Нерон — зрел года­ми, испы­тан в воен­ном деле, но одер­жим при­су­щей роду Клав­ди­ев над­мен­но­стью, и часто у него про­ры­ва­ют­ся, хотя и подав­ля­е­мые, про­яв­ле­ния жесто­ко­сти. С ран­не­го дет­ства он был вос­пи­тан при дво­ре прин­цеп­са; еще в юно­сти пре­воз­не­сен кон­суль­ства­ми и три­ум­фа­ми; и даже в годы, про­веден­ные им на Родо­се под пред­ло­гом уеди­не­ния, а в дей­ст­ви­тель­но­сти изгнан­ни­ком, он не помыш­лял ни о чем ином, как толь­ко о мести, при­твор­стве и удо­вле­тво­ре­нии тай­ных стра­стей. Ко все­му это­му еще его мать с ее жен­ской без­удерж­но­стью: при­дет­ся раб­ски пови­но­вать­ся жен­щине и, сверх того, дво­им моло­дым людям, кото­рые какое-то вре­мя будут утес­нять государ­ство, а когда-нибудь и рас­чле­нят его.
5. Пока шли эти и им подоб­ные тол­ки, здо­ро­вье Авгу­ста ухуд­ши­лось, и неко­то­рые подо­зре­ва­ли, не было ли тут зло­го умыс­ла Ливии. Ходил слух, что за несколь­ко меся­цев перед тем Август, открыв­шись лишь несколь­ким избран­ным и имея при себе толь­ко Фабия Мак­си­ма, отплыл на Пла­на­зию, чтобы повидать­ся с Агрип­пой: здесь с обе­их сто­рон были про­ли­ты обиль­ные сле­зы и явле­ны свиде­тель­ства вза­им­ной люб­ви, и отсюда воз­ник­ло ожида­ние, что юно­ша будет воз­вра­щен пена­там деда; Мак­сим открыл эту тай­ну сво­ей жене Мар­ции, та — Ливии. Об этом ста­ло извест­но Цеза­рю: и когда вско­ре после того Мак­сим скон­чал­ся, — есть осно­ва­ния пред­по­ла­гать, что он лишил себя жиз­ни, — на его похо­ро­нах слы­ша­ли при­чи­та­ния Мар­ции, осы­пав­шей себя упре­ка­ми в том, что она сама была при­чи­ною гибе­ли мужа. Как бы то ни было, но Тибе­рий, едва успев­ший при­быть в Илли­рию, сроч­но вызы­ва­ет­ся мате­рин­ским пись­мом; не вполне выяс­не­но, застал ли он Авгу­ста в горо­де Ноле еще живым или уже без­ды­хан­ным.  Ибо Ливия, выста­вив вокруг дома и на доро­гах к нему силь­ную стра­жу, вре­мя от вре­ме­ни, пока при­ни­ма­лись меры в соот­вет­ст­вии с обсто­я­тель­ства­ми, рас­про­стра­ня­ла доб­рые вести о состо­я­нии прин­цеп­са, как вдруг мол­ва сооб­щи­ла одно­вре­мен­но и о кон­чине Авгу­ста, и о том, что Нерон при­нял на себя управ­ле­ние государ­ст­вом.
6. Пер­вым дея­ни­ем ново­го прин­ци­па­та было убий­ство Агрип­пы Посту­ма, с кото­рым, застиг­ну­тым врас­плох и без­оруж­ным, не без тяже­лой борь­бы спра­вил­ся дей­ст­во­вав­ший со всею реши­тель­но­стью цен­ту­ри­он. Об этом деле Тибе­рий не ска­зал в сена­те ни сло­ва; он созда­вал види­мость, буд­то так рас­по­рядил­ся его отец, пред­пи­сав­ший три­бу­ну, при­став­лен­но­му для наблюде­ния за Агрип­пой, чтобы тот не замед­лил пре­дать его смер­ти, как толь­ко прин­цепс испу­стит послед­нее дыха­ние. Август, конеч­но, мно­го и горест­но жало­вал­ся на нра­вы это­го юно­ши и добил­ся, чтобы его изгна­ние было под­твер­жде­но сенат­ским поста­нов­ле­ни­ем; одна­ко нико­гда он не оже­сто­чал­ся до такой сте­пе­ни, чтобы умерт­вить кого-либо из чле­нов сво­ей семьи, и мало­ве­ро­ят­но, чтобы он пошел на убий­ство вну­ка ради без­опас­но­сти пасын­ка. Ско­рее Тибе­рий и Ливия — он из стра­ха, она из свой­ст­вен­ной маче­хам враж­деб­но­сти — пото­ро­пи­лись убрать вну­шав­ше­го подо­зре­ния и нена­вист­но­го юно­шу. Цен­ту­ри­о­ну, доло­жив­ше­му, соглас­но воин­ско­му уста­ву, об испол­не­нии отдан­но­го ему при­ка­за­ния, Тибе­рий отве­тил, что ниче­го не при­ка­зы­вал и что отчет о соде­ян­ном над­ле­жит пред­ста­вить сена­ту. Узнав об этом, Сал­лю­стий Кри­сп, кото­рый был посвя­щен в эту тай­ну (он сам ото­слал три­бу­ну пись­мен­ное рас­по­ря­же­ние) и боясь ока­зать­ся винов­ным — ведь ему было рав­но опас­но и открыть прав­ду, и под­дер­жи­вать ложь, — убедил Ливию, что не сле­ду­ет рас­про­стра­нять­ся ни о двор­цо­вых тай­нах, ни о дру­же­ских сове­ща­ни­ях, ни об услу­гах вои­нов и что Тибе­рий не дол­жен ума­лять силу прин­ци­па­та, обо всем опо­ве­щая сенат: тако­ва при­ро­да вла­сти, что отчет может иметь смысл толь­ко тогда, когда он отда­ет­ся лишь одно­му.
7. А в Риме тем вре­ме­нем при­ня­лись сопер­ни­чать в изъ­яв­ле­нии рабо­ле­пия кон­су­лы, сена­то­ры, всад­ни­ки. Чем кто был знат­нее, тем боль­ше он лице­ме­рил и подыс­ки­вал подо­баю­щее выра­же­ние лица, чтобы не мог­ло пока­зать­ся, что он или обра­до­ван кон­чи­ною прин­цеп­са, или, напро­тив, опе­ча­лен нача­лом ново­го прин­ци­па­та; так они пере­ме­ши­ва­ли сле­зы и радость, скорб­ные сето­ва­ния и лесть.