Марк Твен. Позолоченный век (1873)
 

У женщин всякие есть плутни и уловки,
Чтоб из мужчин, из простофилей, вить веревки:
Как пчелы к сахару — так женщины к нам льнут,
Заманят, обольстят, вкруг пальца обведут.

Чосер
 

Вашингтон Хокинс был в безмерном восторге от своей красавицы сестры. Она всегда была королевой в родном краю, говорил он, но тогдашний блеск ее — ничто перед нынешним, когда она одета так богато, по последней моде.
— Тебе верить нельзя, Вашингтон, ты мой брат и потому слишком пристрастен. Другие, наверно, будут не так снисходительны. —
Ну уж нет! Вот увидишь! Ни одна женщина в Вашингтоне не сравнится с тобой, Лора. Через неделю-другую ты станешь знаменитостью. Все захотят с тобой познакомиться. Вот подожди, сама увидишь.
В глубине души Лора очень хотела, чтобы его пророчество сбылось; втайне она надеялась, что так оно и будет, — ведь здесь, в столице, она осматривала критическим взором каждую встречную женщину — и убеждалась, что нимало им не уступает.
Недели две Вашингтон изо дня в день повсюду разъезжал с сестрой и знакомил ее с достопримечательностями столицы. Вскоре Лора уже чувствовала себя здесь как дома; понемногу она избавлялась от той доли провинциальной застенчивости, что привезла из Хоукая, и начала чувствовать себя гораздо свободнее в обществе выдающихся личностей, которых встречала за столом у Дилуорти. С тайным удовольствием подмечала она изумление и восхищение, неизменно появлявшиеся на всех лицах, едва она входила в гостиную в своем вечернем туалете; ее радовало, что гости сенатора то и дело обращаются к ней; с удивлением она убедилась, что видные государственные деятели и прославленные воины, как правило, не изъясняются возвышенным языком земных богов — напротив, разговоры их почти всегда бесцветны и плоски; и как приятно было обнаружить, что сама она говорит остроумно, подчас блестяще, иные ее удачные выражения даже подхватывают в этом избранном обществе и передают из уст в уста.
Начались заседания конгресса, и чуть не каждый день Вашингтон провожал Лору на особую галерею, предназначенную для дам — жен или родственниц конгрессменов. Тут поле битвы было шире и соперниц много больше, и все же Лора видела, что множество взглядов обращается к ней и то один, то другой из присутствующих указывает на нее соседу; она была не так глупа, чтоб не заметить, что иные ораторы, помоложе, обращают свои речи столько же к ней, как к самому председателю, если не больше; и ей польстило, что некий молодой франт — сенатор из Айовы — тотчас вышел на открытое место перед столом председателя и выставил ноги для всеобщего обозрения, едва она появилась на галерее, — а Лора слышала уже не раз, что обычно сей франт предпочитает задирать ноги на стол и любоваться ими самолично, эгоистически забывая о том, что и другие хотят насладиться этим зрелищем.
На Лору посыпались приглашения, и вскоре она прочно вошла в столичное общество. «Сезон» был в разгаре, первый торжественный прием не за горами, речь идет о приеме, куда приглашают лишь избранных.
К этому времени сенатор Дилуорти окончательно убедился, что он ничуть не ошибся в этой провинциалочке из штата Миссури: без сомнения, ей не будет равных на том поприще, которое он ей уготовал, — а потому вполне правильно и благоразумно позаботиться о том, чтобы она выступила во всеоружии. Итак, сенатор прибавил к гардеробу Лоры новые, еще более пышные наряды и подкрепил их очарование новыми драгоценностями, — это был заем под предстоящую продажу земли Хокинсов.
Первый торжественный прием состоялся в особняке одного из членов кабинета министров. К десяти часам, когда явились сенатор и Лора, тут было уже полно народу, а негр в белых перчатках впускал все новых и новых гостей. В комнатах ослепительно сияли газовые рожки и жара была страшная. Хозяин и хозяйка встречали гостей на пороге. Лору представили им, и тотчас ее подхватил поток пышно одетых, декольтированных, сверкающих драгоценностями дам и затянутых во фраки мужчин в белых лайковых перчатках; куда бы она ни пошла, всюду ее провожал гул восхищения, глубоко отрадный ей — столь отрадный, что на мраморно-белом лице ее проступил румянец и оно стало еще прекраснее...
— Кто это? — слышала она. — Как хороша! Это новая красавица с Запада! — и прочее в том же духе.
Стоило ей остановиться, и ее тотчас окружали министры, генералы, конгрессмены и всякие видные особы. Их знакомили с Лорой, а затем неизменно следовал весьма оригинальный вопрос:
— Как вам нравится Вашингтон, мисс Хокинс?
И за ним другой вопрос, не менее оригинальный:
— Вы здесь впервые?
Когда обе эти волнующие темы оказывались исчерпаны, разговор обычно входил в более спокойное русло, но то и дело прерывался, ибо Лоре представляли новых знакомых, и те вновь задавали ей вопросы о том, как ей понравилась столица и бывала ли она здесь прежде. Так добрый час, а то и больше, «герцогиня» двигалась в этой давке, точно по седьмому небу, не помня себя от счастья. Теперь конец всем ее сомненьям, теперь она знает она покорит всех и вся! Вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо — к Лоре пробирался Гарри Брайерли, взгляд его, если можно так выразиться, громко говорил о том, как он рад этой встрече.
— Какое счастье! Скажите, дорогая мисс Хокинс...
— Тс-с! Я знаю, о чем вы сейчас спросите. Да, мне нравится Вашингтон, очень, очень нравится!
— Но я хотел спросить...
— Да, да, я вам отвечу сию минуту. Я здесь впервые. По-моему, вы и сами это знаете.
И сейчас же людской водоворот унес ее от Гарри Брайерли.
«Что она этим хотела сказать? Ну, конечно, ей нравится Вашингтон, — я не такой осел, чтоб спрашивать ее об этом. А что она здесь впервые — фу ты пропасть, да ведь она же знает, что мне-то это известно! Уж не думает ли она, что я стал круглым дураком? Забавная девушка, право. А как все вокруг нее увиваются! С этого дня она станет признанной королевой Вашингтона. Прежде чем кончится этот дурацкий вечер, она перезнакомится со всеми важными шишками, сколько их есть в городе. И ведь это только начало. Что же, я всегда говорил, что она может быть козырем в этой игре… да, да! Она будет кружить головы мужчинам, а я — женщинам. Отличная выйдет пара на здешней политической арене. Я и четверти миллиона не взял бы за то, что я могу сделать вот в эту сессию, — право слово, не взял бы. Однако… это мне уже не нравится! Секретарь посольства — совершенное ничтожество… а она ему улыбается, как будто он… а теперь адмиралу! А теперь озаряет улыбкой надутого осла — депутата от Массачусетса… этакий выскочка, фабрикант лопат и заступов, засаленный пиковый валет!.. Не нравится мне это. Она, видно, даже не вспоминает обо мне… ни разу и не поглядела в мою сторону. Ладно, моя райская птичка, продолжай в том же духе, если тебе угодно. Но только знаю я вас, женщин. Вот я сейчас тоже начну улыбаться направо и налево — поглядим, как тебе это понравится!»
Гарри Брайерли и впрямь начал «улыбаться направо и налево» и пробрался поближе к Лоре, чтобы посмотреть, как это на нее подействует, но хитрость не удалась: тщетно пытался он привлечь внимание Лоры. Она, видно, совсем его не замечала, а потому Гарри не мог флиртовать весело и непринужденно, разговор его был отрывочен, бессвязен; он почти не смотрел на своих кокетливых собеседниц и чувствовал себя ужасно несчастным, досада и ревность одолевали его. Наконец он отказался от своей затеи, прислонился плечом к колонне и, надувшись, следил за каждым шагом Лоры. За ним из толпы гостей, в свою очередь, следила не одна пара прекрасных глаз, но Гарри этого не замечал. Он был поглощен другим: в глубине души он клял себя каким же он был самовлюбленным остолопом! Всего час назад он собирался взять эту провинциалочку под свое покровительство, показать ей настоящую жизнь, насладиться ее удивлением и восторгом — я вот она по уши погрузилась в столичные чудеса и освоилась с ними чуть ли не лучше его самого. И снова он злится и негодует:
«Ну вот, теперь она строит глазки старому «брату Валааму», а он… уж наверно он приглашает ее на молитвенное собрание в конгрессе… пусть уж старик Дилуорти сам позаботится о том, чтобы она не упустила этого развлечения… А теперь она кокетничает со Спларджем от штата Нью-Йорк… а теперь — с Беттерсом из Нью-Хэмпшира, а теперь — с вице-президентом!.. Ну, я могу и удалиться. Хватит с меня!»
Но он не ушел. Он добрался было до двери — и тотчас, проклиная свое малодушие, стал проталкиваться обратно, чтобы еще разок взглянуть на Лору.
Около полуночи гостей пригласили ужинать, и толпа двинулась в столовую, где длиннейший стол был накрыт словно для роскошного пиршества, но оказалось, что все эти блюда куда приятнее на вид, чем на вкус. Дамы рядами расселись вдоль стен, собрались тут и там в кружки; чернокожие слуги наполняли бокалы и раскладывали закуски по тарелкам, а мужчины сновали взад и вперед, передавая их представительницам прекрасного пола.
Гарри взял мороженого и, стоя вместе с другими мужчинами у стола, ел и прислушивался к гулу голосов.
Из обрывков разговора он узнал о Лоре немало неожиданного. Оказалось, она из очень хорошей, известной на Западе семьи; прекрасно образованна; очень богата и получит в наследство обширные земли; не то чтобы чересчур набожна, но христианка в самом полном и истинном значении этого слова, ибо посвятила себя прекрасному, благородному делу, а именно — жертвует все свои поместья, чтобы возвысить дух угнетенных и заблудших негров и направить их на путь светлый и праведный. Гарри заметил, что тот, кто выслушал всю эту историю, немедля ее повторил ближайшему соседу, а этот сразу же передал ее дальше. И так она обошла всех мужчин и перекинулась к дамам. Гарри не мог проследить ее источников и так и не понял, кто первый пустил этот слух.
Одна мысль бесила его: почему он давным-давно не приехал в Вашингтон и не постарался очаровать Лору, пока она не успела оглядеться и была здесь всем чужой! А он-то вместо этого понапрасну болтался в Филадельфии — и, пожалуй, упустил случай!
Еще только один раз за весь вечер Гарри улучил минуту, чтобы опять поговорить с Лорой, — и тут, впервые за много лет, веселая самоуверенность изменила ему, язык утратил всегдашнюю бойкость, и Гарри, к немалому своему удивлению, совсем оробел. Он рад был унести ноги, забраться в укромный уголок, чтобы втайне, без свидетелей, презирать себя и понемногу вновь обрести свой всегдашний петушиный задор.
Лора вернулась домой усталая, но взволнованная и счастливая, и сенатор Дилуорти был очень доволен. На другое утро он называл ее «дочь моя» и дал ей денег «на булавки», как он выразился; Лора послала сто пятьдесят долларов матери и дала немного взаймы полковнику Селлерсу. Затем сенатор долго беседовал с Лорой наедине, развернул перед нею некоторые свои планы, касающиеся блага отечества, и веры, и бедных, и трезвенности, и объяснил ей, как она может содействовать ему в осуществлении этих достойных и благородных замыслов.