Иван Алекесандрович Гончаров. Обломов (1859).
Отрывок
 

Илья Ильич уселся на стуле, подобрал под себя ноги и не успел задуматься, как раздался звонок.
   Явился низенький человек, с умеренным брюшком, с белым лицом, румяными щеками и лысиной, которую с затылка, как бахрома, окружали черные густые волосы. Лысина была кругла, чиста и так лоснилась, как будто была выточена из слоновой кости. Лицо гостя отличалось заботливо-внимательным ко всему, на что он ни глядел, выражением, сдержанностью во взгляде, умеренностью в улыбке и скромно-официальным приличием.
   Одет он был в покойный фрак, отворявшийся широко и удобно, как ворота, почти от одного прикосновения. Белье на нем так и блистало белизной, как будто под стать лысине. На указательном пальце правой руки надет был большой, массивный перстень с каким-то темным камнем.
   — Доктор! Какими судьбами? — воскликнул Обломов, протягивая одну руку гостю, а другою подвигая стул.
   — Я соскучился, что вы всё здоровы, не зовете, сам зашел, — отвечал доктор шутливо. — Нет, — прибавил он потом серьезно, — я был вверху, у вашего соседа, да и зашел проведать.
   — Благодарю. А что сосед?
   — Что: недели три-четыре, а может быть, до осени дотянет, а потом… водяная в груди: конец известный. Ну, вы что?
   Обломов печально тряхнул головой:
   — Плохо, доктор. Я сам подумывал посоветоваться с вами. Не знаю, что мне делать. Желудок почти не варит, под ложечкой тяжесть, изжога замучила, дыханье тяжело… — говорил Обломов с жалкой миной.
   — Дайте руку, — сказал доктор, взял пульс и закрыл на минуту глаза. — А кашель есть? — спросил он.
   — По ночам, особенно когда поужинаю.
   — Гм! Биение сердца бывает? Голова болит?
   И доктор сделал еще несколько подобных вопросов, потом наклонил свою лысину и глубоко задумался. Через две минуты он вдруг приподнял голову и решительным голосом сказал:
   — Если вы еще года два-три проживете в этом климате да будете все лежать, есть жирное и тяжелое — вы умрете ударом.
   Обломов встрепенулся.
   — Что ж мне делать? Научите, ради бога! — спросил он.
   — То же, что другие делают: ехать за границу.
   — За границу! — с изумлением повторил Обломов.
   — Да; а что?
   — Помилуйте, доктор, за границу! Как это можно?
   — Отчего же не можно?
   Обломов молча обвел глазами себя, потом свой кабинет и машинально повторил:
   — За границу!
   — Что ж вам мешает?
   — Как что? Все...
   — Что ж все? Денег, что ли, нет?
   — Да-да, вот денег-то в самом деле нет, — живо заговорил Обломов, обрадовавшись этому самому естественному препятствию, за которое он мог спрятаться совсем с головой. — Вы посмотрите-ка, что мне староста пишет… Где письмо, куда я его девал? Захар!
   — Хорошо, хорошо, — заговорил доктор, — это не мое дело; мой долг сказать вам, что вы должны изменить образ жизни, место, воздух, занятие — все, все.
   — Хорошо, я подумаю, — сказал Обломов. — Куда же мне ехать и что делать? — спросил он.
   — Поезжайте в Киссинген или в Эмс, — начал доктор, — там проживете июнь и июль; пейте воды; потом отправляйтесь в Швейцарию или в Тироль: лечиться виноградом. Там проживете сентябрь и октябрь...
   — Черт знает что, в Тироль! — едва слышно прошептал Илья Ильич.
   — Потом куда-нибудь в сухое место, хоть в Египет...
   "Вона!" — подумал Обломов.
   — Устраняйте заботы и огорчения...
   — Хорошо вам говорить, — заметил Обломов, — вы не получаете от старосты таких писем...
   — Надо тоже избегать мыслей, — продолжал доктор..
   — Мыслей?
   — Да, умственного напряжения.
   — А план устройства имения? Помилуйте, разве я осиновый чурбан?..
   — Ну, там как хотите. Мое дело только остеречь вас. Страстей тоже надо беречься: они вредят лечению. Надо стараться развлекать себя верховой ездой, танцами, умеренным движеньем на чистом воздухе, приятными разговорами, особенно с дамами, чтоб сердце билось слегка и только от приятных ощущений.
   Обломов слушал его, повеся голову.
   — Потом? — спросил он.
   — Потом от чтения, писанья — боже вас сохрани! Наймите виллу, окнами на юг, побольше цветов, чтоб около были музыка да женщины...
   — А пищу какую?
   — Пищи мясной и вообще животной избегайте, мучнистой и студенистой тоже. Можете кушать легкий бульон, зелень; только берегитесь: теперь холера почти везде бродит, так надо осторожнее… Ходить можете часов восемь в сутки. Заведите ружье...
   — Господи!.. — простонал Обломов.
   — Наконец, — заключил доктор, — к зиме поезжайте в Париж и там, в вихре жизни, развлекайтесь, не задумывайтесь: из театра на бал, в маскарад, за город с визитами, чтоб около вас друзья, шум, смех...
   — Не нужно ли еще чего-нибудь? — спросил Обломов с худо скрытой досадой.
   Доктор задумался...
   — Разве попользоваться морским воздухом: сядьте в Англии на пароход да прокатитесь до Америки...
   Он встал и стал прощаться.
   — Если вы все это исполните в точности… — говорил он...
   — Хорошо, хорошо, непременно исполню, — едко отвечал Обломов, провожая его.
   Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл глаза, положил обе руки на голову, сжался на стуле в комок и так сидел, никуда не глядя, ничего не чувствуя.