Французский исследователь Раймонд Картье в течение нескольких месяцев изучал архивные документы Нюрнбергского процесс над нацистскими преступниками. Написал на этой основе книгу "Тайны войны. После Нюрнберга", опубликованную в 1948 г., т.е. практически сразу после Нюрнберга. В книге автор практически пересказывает и много цитирует документы. Именно поэтому выводы носят однозначный характер. Почему об этом важно говорить? Потому что потомки коллаборационистов в Европе и, прежде всего, в Прибалтике и на Украине хотят скрыть от современников, особенно молодёжи, правду — преступления своих идеологических отцов.

 

XVI. Что Гитлер хотел сделать из России   

    Ни одна победа не была так хорошо продумана, как та, которую Гитлеру не удалось одержать: его победа над Россией.
  План эксплуатации завоеванной территории был выработан одновременно с планом самого завоевания. Архивы Нюрнберга располагают целой кипой документов, из которых некоторые относятся к началу 1941 г., и раскрывают проекты Гитлера, касающиеся громадной территории между Вислой и Уралом.
   В первую очередь, намечено было систематическое ограбление материальных богатств. Гитлер поручил это дело выдающемуся специалисту — маршалу Райха, Герингу. Этот организованный грандиозный грабеж получил, подобно военным операциям, особое имя: это был «план Ольденбург».
   «Вся организация — говорится в документе 1317 P.S., помеченном 1-м марта 1941 г., — подчинена райхсмаршалу. Она ведала всеми отраслями хозяйства, за исключением пищевых продуктов, которые были поручены специальной комиссии, возглавляемой статс-секретарем Баке. Главная задача организации, вверенной Герингу, состояла в овладении всеми запасами сырья и всеми крупными промышленными предприятиями».
   Через два месяца план Ольденбурга был разработан до мельчайших деталей. Документ 1157 P.S. от 29 апреля, разделяет Россию на четыре больших экономических инспектората: 1) Ленинград (условное имя Голштиния), 2) Москва (Саксония), 3) Киев (Баден) и 4) Баку (Вестфалия). Пятый инспекторат держался в резерве, очевидно, в ожидании новых завоеваний.
   23 экономических комендатуры и 12 бюро предназначались для разработки и проведения мер, предписываемых инспекторатами. Одна из комендатур предполагалась в Сталинграде. Этот пост остался незанятым.
   Министр Баке должен был хозяйничать пищевыми продуктами. Принципы его деятельности изложены в документе 2718 P. S.:
  1) В течении четвертого года войны (1942) германские вооруженные силы должны быть питаемы целиком за счет России, это необходимо для продолжения войны.
   2) Неважно, что миллионы людей умрут от голода, если мы возьмем из этой страны то, что нам необходимо для себя…
   Третьей личностью, призванной Гитлером играть роль в России, был шеф СС, начальник Гестапо, — Генрих Гиммлер.
  «В зоне операций, — говорит особая директива от 13 марта 1941 г., — райхсфюреру СС поручается приказом фюрера специальная миссия, которая вытекает из борьбы двух противоположных политических систем. В пределах этой миссии райхсфюрер СС действует совершенно независимо и на свою собственную ответственность».
   Это чудовище — Гиммлер — становится палачом России. В момент, когда поражение Германии уже стало намечаться, 4 октября 1943 г., он с неподражаемым цинизмом излагает своим коллегам, генералам СС, принципы своей политики и своей морали (речь в Познани, документ 1919 P. S.). Вот этот памятник варварства:
   «Мы, СС, руководимся следующими принципами: мы должны относиться лояльно, честно и по-братски к тем, кто принадлежит к нашей расе и только к ним. То, что происходит с русскими, меня абсолютно не трогает. Процветание или страдания других наций меня интересует лишь поскольку эти нации являются рабами нашей культуры. Если десять тысяч русских женщин умирают от изнурения, копая противотанковый ров, то меня это интересует лишь поскольку этот ров нужен для Германии. Ясно, что мы не должны быть жестоки и бесчеловечны без необходимости: мы, немцы, единственный народ, который культурно относится к животным и мы должны так же относиться и к людям. Но было бы преступлением против нашей крови давать людям чужой расы идеалы, так как этим мы готовим бедствия нашим детям и внукам. Если кто либо придет и скажет мне: «Я не могу заставлять женщин и детей копать этот противотанковый ров, они умрут и это бесчеловечно», — то я отвечу ему: «Вы преступник. Если этот ров не будет выкопан, то результатом этого будет смерть германских солдат. А они вашей крови». Вот что я хочу внушить СС, как один из наиболее священных законов их поведения. Я требую от них применения этого правила ко всем не-германским народам, и особенно к русским».
   Кроме этого человека-зверя, Гитлер одарил Россию теоретиком, холодным палачом в лице Альфреда Розенберга. Он сделал его министром Восточных Областей. Розенберг был вероятно ненормальным. Его отрывистая, несвязная, безостановочная речь, его нескладные жесты, тяжелый, неподвижный взгляд — показывали, что он живет в каком-то ином, нереальном мире. За его речью трудно было следить. Его рассуждения были огромными скоплениями тумана, изредка прорезываемыми просветами, как бы молниями. Гитлер, — сам полунормальный, — с беспокойством смотрел на Розенберга и не подпускал его к активной деятельности. Наконец, он нашел ему подходящую роль: дал ему самое обширное поле для экспериментов — Россию.
   За два дня до начала войны с Россией, 20 июня, Розенберг изложил свои идеи перед главными своими помощниками, предназначенными для организации завоеванной России (документ 1058 P.S.).
   «Главной задачей Востока в этом году является питание германского народа. Юг России должен нам поставить необходимое пополнение питательного баланса Германии. Но мы не видим абсолютно никакого основания, обязывающего нас питать также и русский народ из продукции этих областей. Конечно, необходимо будет произвести широкую эвакуацию населения и нет сомнения, что русских ожидает ряд очень трудных лет.
   Германию ждет гигантская задача, но эта задача отнюдь не только негативная, как могло бы казаться, если иметь в виду лишь жестокую необходимость эвакуации. Направление русского динамизма к востоку — вот задача, которую надо проводить со всей твердостью. Быть может, это решение будет одобрено будущей Россией, если не через 30 лет, то через сто. Если мы закроем Запад для русских, то они осознают свой истинный гений, свои подлинные силы и свою географическую принадлежность. Наше решение иначе будет расцениваться историками через сотни лет, чем оно расценивается русскими сегодня».
   Фанатик, обрекавший живую Россию на голод, смерть и обезлюдение, шутовски изображал себя создателем счастья и благоденствия будущей России. Он окружал себя людьми, похожими на себя. «Розенберг, — говорится в протоколе одного собрания, состоявшегося 16 июля 1941 г., — заявил, что он хочет взять к себе капитана фон Петерсдорфа в виду его исключительных достоинств. Заявление это вызвало всеобщий ужас и возражения. И фюрер и райхсмаршал заявили, что они считают Петерсдорфа сумасшедшим».
   Фюрер сам отобрал гауляйтеров, которых он хотел поставить во главе больших частей России. Лозе для Прибалтики, Каше в Москве, Кох на Украине, Фрауенфельд в Крыму, Тербовен на Кольском полуострове. Все «старая гвардия», твердые люди.
   Задачей их было подготовить будущее. Какое?
   Меморандум от 2 апреля 1941 г. (документ 1017 P. S.) дает ответ на этот вопрос. Россию ожидало расчленение на семь государств.
   Германские геополитики, бывшие в этом вопросе советниками Гитлера, предусматривали в первую очередь Великороссию, т. е. центральную область, сердцем которой была Москва. Это — историческое ядро России, центр ее могущества, ячейка, откуда вышел панславизм. Ее необходимо было ослабить. К этому приводили три средства:
   1) полное упразднение еврейско-большевистского управления без всякой попытки заменить его каким-нибудь более разумным и гуманным;
   2) экономическое ослабление, путем конфискации наличных запасов, промышленных предприятий и средств передвижения;
  3) отторжение значительных территорий и присоединение их к соседним политическим образованиям: Украине, Белоруссии и Донецкому Краю.
   «Белоруссия и Дон, — говорится в немецком документе, — края бедные и отсталые. Они не опасны для Райха, их можно увеличить и усилить, при условии бдительности. Поэтому к Белоруссии следует придать Калининскую область, а к Дону — Саратовскую. Таким образом, Москва была бы в 250 километрах от границ Великороссии».
   Украина должна была получить самую широкую национальную автономию. Она становилась экономическим и политическим вассалом Райха и была бы включена в союз Черноморских держав. Ей предоставлялись двойная миссия: почетная обязанность кормить Райх и доверительная обязанность быть постоянной угрозой для Москвы.
   Пятой державой был намечен Кавказ. Его этническое и лингвистическое разнообразие исключительно богато. Поэтому его легко раздробить на ряд мелких суверенных образований, составляющих в целом федерацию. Но район Баку с его нефтяными промыслами должен был так или иначе остаться под контролем Германии.
   Из Средней Азии и Туркестана советники Гитлера хотели сделать мусульманское государство в качестве вспомогательного союзника Великого Райха. Это государство, — говорится в документе 1017 P. S., — явится операционной базой и средством давления на Индию.
   Остаются балтийские провинции, т. е. Литва, Латвия и Эстония.
   «Нужно будет, — говорит меморандум, — организовать переброску в центральные области России значительной части городского населения Латвии и низшие группы населения Литвы. Затем будут предприняты шаги к заселению этих стран народами германской расы. Большой контингент могут дать немцы с Поволжья, очищенные от нежелательных элементов. Следует далее иметь в виду датчан, норвежцев, голландцев и даже — после победоносного исхода войны — англичан. В течение одного или двух поколений этот новый район колонизации может быть присоединен к Райху».
   Таким образом, победа Германии должна была привести к полному разрушению политической мощи славян. Далее она должна была привести к колоссальной перестройке политических образований и к грандиозным переброскам населения. Запад Европы тоже не был пощажен. Германия собиралась очистить мелкие государства, населенные народами германской расы, как Голландия и Дания, и перебросить их население в степи Восточной Европы. И англичане, конечно, могли не сомневаться в том, что им предстояло участвовать в насаждении германизма в Литве и Эстонии.
   Для характеристики германских амбиций существует свидетельство, еще более ценное, чем документ 1017 P.S.: собственные слова Гитлера.
   Это было 16 июля 1941 г., во время большого совещания по вопросам реорганизации Восточных областей (документ L. 221). Германские танки были уже в Ельце, — приближаясь к Москве. Русские армии поспешно отступали. Победа была почти в руках, и фюрер говорил с авторитетом триумфатора.
   Он начал с того, что разнес один французский журнал правительства Виши за его «бесстыдную наглость»: журнал осмелился написать, что война в России должна вестись ко благу всей Европы, как целого. Он, Гитлер, хотел, чтобы война велась ко благу Германии и больше никого.
   «Мы не должны, — сказал он, — опубликовывать действительные наши цели, но мы должны знать точно, чего хотим.
   Надо действовать так, как мы действовали в Норвегии, Дании, в Бельгии и в Голландии. Мы объявим, что мы вынуждены оккупировать, управлять и умиротворять; что это делается для блага населения; что мы обеспечиваем порядок, сообщение, питание. Мы должны изображать себя освободителями.
   Никто не должен догадываться, что мы подготовляем окончательное устройство, но это не мешает нам принимать необходимые меры — высылать, расстреливать — и эти меры мы будем принимать.
   Мы будем действовать так, как будто мы здесь только временно. Но мы-то хорошо будем знать, что мы никогда не покинем этой страны».
   Прежде всего надо было окончательно укрепить прочность Великого Райха.
   «Никогда в будущем, — заявил Гитлер, — не должно быть допущено образования военного могущества к западу от Урала, даже если бы нам пришлось бороться 100 лет, чтобы помешать этому. Все мои преемники должны знать, что положение Германии прочно лишь постольку, поскольку к западу от Урала нет иной военной державы. Наш железный принцип отныне навсегда будет заключаться в том, что никто другой, кроме немцев, не должен носить оружие.
   Это главное. Даже если мы найдем нужным призвать подчиненные народы к несению военной службы, — мы должны от этого воздержаться. Одни немцы смеют носить оружие и никто больше: ни славяне, ни чехи, ни казаки, ни украинцы».
   Затем Гитлер перечислил те земли, которые по праву военной добычи должны принадлежать Германии.
   Крым:
   «Крым должен быть очищен полностью от своего теперешнего населения и заселен исключительно немцами. К нему должна быть присоединена Северная Таврия, которая также войдет в состав Райха».
   Часть Украины:
   «Галиция, принадлежавшая бывшей Австрийской Империи, должна стать частью Райха».
   Прибалтика:
   «Все балтийские страны должны быть включены в состав Райха».
   Часть Поволжья:
   «Область Поволжья, заселенная немцами, также будет присоединена к Райху».
   Часть Закавказья:
   «В Баку мы образуем германскую военную колонию».
   Кольский полуостров:
   «Мы сохраним за собой Кольский полуостров ради рудников, которые там находятся».
   Никто не осмелился возражать, даже Геринг. Три месяца назад он обратил внимание фюрера на то, что долгая оккупация столь обширной страны, как Россия, явится непосильным бременем для Германии. Теперь он молча принимал этот безумный план экспансии и завоеваний. Итак, Прибалтика, Галиция, Крым с Северной Таврией, Баку, низовье Волги, Кольский полуостров — входят в состав Германии; вся остальная Россия, в том числе и Азиатская, разделена на вассальные государства, которые должны держаться в повиновении при помощи военной силы Германии. Далее — вся центральная Европа. Все побережье Северного моря с Данией, Голландией, Бельгией и Северной Францией. Затем колонии. К этому еще цепь баз и опорных пунктов, список которых найден в одном из документов Министерства Иностранных Дел: Трондхейм и Брест, которые должны были навсегда остаться германскими военными портами, Дакар, Канарские острова, Святая Елена, Коморские и Сейшельские острова, Св. Маврикии, Занзибар… Такая империя превосходила все самые безумные и эфемерные образования, какие знает история. Она далеко превышала силы Германии, даже победоносной, и не могла быть прочной в силу закона природы, который не допускает чудовищ. И окружение Гитлера, — среди которого были и люди интеллигентные, образованные и со здравым умом, — слушало, соглашалось и аплодировало.
   Геринг, однако, хотел знать, какие территории обещаны союзникам Германии. Гитлер нахмурил брови. Ему не хотелось что-либо уступать. Ему казалось, что у него это крадут.
   «Ничего определенного не обещано ни словакам, ни венграм, ни туркам. Антонеску заявляет претензии на Бессарабию и Одессу. Наши отношения с Румынией хороши, но никто не может знать будущего и мы не должны преждевременно намечать границы.
   Финны хотят Восточную Карелию, но они не получат Кольского полуострова, который мы оставляем себе. Они также требуют район Ленинграда: я снесу до основания Ленинград и отдам им территорию».
   И он прибавил, как бы грезя:
   «Я сделаю из завоеванных стран земной рай».

 * * * 

   Земной рай! Гитлер хотел придти к нему, начав с установления ада. Незадолго до начала войны, в мае 1941 г., — рассказывает Гальдер, — фюрер собрал старших генералов армии. В этот день он снова был возбужден и раздражен.
   «Война с Россией, — сказал он, — не может вестись с соблюдением закона чести. Она является одновременно борьбой идеологий и борьбой рас; и она должна вестись с небывалой до сих пор беспощадностью. Господа офицеры должны позабыть на этот раз свои рыцарские традиции. Я хорошо знаю, что такой образ мыслей плохо умещается в представлениях гг. генералов и меня это очень огорчает, но тем не менее мои приказания должны быть выполнены неукоснительно.
   Я знаю, что мои СС не будут рассматриваться Советским Союзом как комбатанты. Я вывожу из этого следствие, что советские политические комиссары должны быть расстреливаемы.
   СССР не присоединился к Гаагской конвенции. Благодаря этому, нарушения нашими войсками международного права должны оставаться безнаказанными, кроме тех случаев, когда нарушаются законы уголовные, как убийство и изнасилование».
   «Докончив свою речь, — продолжает Гальдер, — Гитлер вышел из комнаты, не добавив ни слова. Присутствовавшие чувствовали себя оскорбленными и обратились к Браухичу с протестом. Маршал заявил, что он будет с этим бороться и он добьется того, что приказы фюрера по этому пункту будут изменены. Он тут же составил текст приказа об обращении с пленными политическими комиссарами и послал его в ОКВ, подчеркнув, что армия не должна выполнять никаких иных приказов».
   Иодль заявил следующее:
   «Между фюрером и генералами существовало основное расхождение во взглядах на войну с Россией. Генералы видели в ней войну двух армий, в то время как фюрер настаивал на том, что это борьба на истребление двух взаимно исключающих форм цивилизации. «Вы смотрите на войну так, — говорил он, — как если бы вы думали, что на другой день после перемирия победитель и побежденный могут подать друг другу руки. Вы не понимаете, что законы, управляющие другими войнами, неприменимы в нашей борьбе с Россией. Ваши рыцарские представления здесь неуместны и просто смешны».
   «Во время осады Ленинграда, — рассказал дальше Йодль, — генерал фон Лееб, командующий северной группой армий, сообщил ОКВ, что потоки гражданских беженцев из Ленинграда ищут убежища в германских окопах и что у него нет возможности их кормить и заботиться о них. Фюрер тотчас отдал приказ не принимать беженцев и выталкивать их обратно на неприятельскую территорию».
   Этот приказ сохранился — документ S. 123, датированный 7 октября 1941 года, гласит следующее:
   «Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда, как и позднейшая капитуляция Москвы, не будут приняты, если даже неприятель будет о ней просить.
   Моральное оправдание этой меры должно быть понятно миру. В Киеве наши войска подвергались большой опасности от взрывов замедленных мин. Такая же опасность, но еще в большей степени, ожидает нас в Ленинграде и в Москве. Советское радио само оповещало, что Ленинград будет защищаться до последнего человека и что город минирован.
   Вот почему ни один немецкий солдат не должен вступать в город. Всякий, кто будет пытаться покинуть город, перейдя через наши линии, будет огнем принужден к возвращению.
   Нужно позволить населению выход из города только через узкие проходы, ведущие в еще незанятые области России. Население нужно принудить к бегству из города при помощи артиллерийского обстрела и воздушной бомбардировки.
   Чем многочисленнее будет население городов, бегущее вглубь России, тем больше будет хаос у неприятеля и тем легче будет для нас задача управления и использования оккупированных областей. Все высшие офицеры должны быть осведомлены об этом желании фюрера».
   Фон Лееб, — говорит Йодль, — протестовал. Браухич заявил, что он не отдаст приказа стрелять в гражданское население и что войска даже не исполнили бы такого приказа. Но Гитлер настаивал на своих инструкциях.
   Эти протесты отдельных начальников не могли помешать невероятным преступлениям, совершенным в России в гигантских масштабах. Но тем не менее они выводили фюрера из себя. Он видел в них доказательства непонятливости, дряблости и враждебности к себе. Он находил в них то, что он называл вечной оппозицией военной касты своим желаниям. Никогда еще германские генералы не видели к себе такого нескрываемого презрения и подозрения, как во время кампании в России.
   «Наша роль, — говорили они, — была невероятно сужена и ограничена. Армия, собственно говоря, почти не имела тылов. Власть гражданских чинов и партийных органов начиналась непосредственно за линией огня. Увеличение числа соединений СС ставило командование в крайне щекотливое положение и приводило к бесконечным инцидентам. Военная полиция не подлежала нашему контролю и даже безопасность наших линий этапов не зависела от нас. В результате обстановка для армии складывалась весьма трудная, тем более, что армия должна была усмирять волнения, вызываемые жестокостями гражданского управления».
   Зато Гитлер, — говорят военные, — всецело доверял диким фанатикам партии, чудовищам вроде Гиммлера. «Русский народ, — говорил этот последний, (документ 1919. — P.S.), — должен быть истреблен на поле битвы, или же поодиночке. Он должен истечь кровью». И еще: «Мы вначале не считались с ценностью человеческого материала. С точки зрения интересов будущего об этом жалеть не приходится, но, учитывая недостаток у нас рабочих рук, в настоящее время приходится пожалеть о том, что военнопленные умирали сотнями тысяч от голода и истощения».
   Возмездием за это варварство явилась смертоносная партизанская война, которая стоила германской армии таких же жертв, как и регулярная кампания.
   «В течении трех летних месяцев 1943 г., — говорит Йодль, — нападения партизан на железнодорожные поезда выражались в следующих цифрах: июль — 1560; август — 2121; сентябрь — 2000».
   Для германских генералов кампания в России была гекатомбой. «Один за другим, — говорит Гудериан, — лучшие начальники армии были отставлены. Браухич, Рунштедт, Бок, Гепнер, Лееб, сам Гудериан — исчезли. Когда фюрер отставил маршала Листа, Кайтель спросил его о причинах и напомнил блестящую кампанию маршала на Балканах. «Я не могу терпеть, — отвечал Гитлер, — генерала, который приезжает ко мне без карты с обозначением движения его армии». И в то же время Гитлер сам строго воспрещал брать с собою на самолет военные документы, так как они могли попасть в руки партизан.
   Чем больше увеличивались затруднения, тем больше Гитлер, подобно Наполеону, терял ощущение границ возможного и реального. Генерал Йодль убедился в этом. Его фанатическая преданность фюреру и его несомненные способности с трудом спасли его от немилости: он также совершил преступление, позволив себе не согласиться со стратегическими идеями Гитлера.
   «Мой конфликт с фюрером, — пишет он в своей длинной записке, предназначенной для судей в Нюрнберге, — начался осенью 1942 года, в Виннице. Гитлер, который в то время был, по-видимому, нездоров, резко критиковал приказания, отданные им же самим устно либо генералу Гальдеру, начальнику Главного Штаба, либо другим генералам. Я составил записку, протестующую против такого обращения с высшими начальниками армии. Гитлер на меня за это рассердился.
   Несколько позднее, после встречи в Сталине с маршалом Листом и генералом Конрадом, я просил Гитлера о пересмотре плана операций на Кавказе. Я ему высказал мнение, что намеченная попытка неминуемо окончится неудачей по причине труднопроходимой горной местности. Мне казалось рискованным проводить одновременно две операции — наступление у Сталинграда и завоевание Кавказа, и я подчеркивал, что армии ставилось одновременно слишком много задач, которые она не имела возможности успешно выполнить. Гитлер вспылил. Им овладел приступ жестокого гнева и он дошел до обвинения меня в неповиновении.
  Вследствие этого инцидента наши отношения стали крайне холодными, крайне затрудненными. Фюрер перестал появляться в столовой Главного Штаба и начал обедать и ужинать в своем вагоне. Он делал вид, что меня не замечает и избегал подавать мне руку. Ежедневные рапорты, которые раньше происходили в комнате для игры в карты, были перенесены в салон-вагон фюрера и при них неизменно присутствовал высший офицер войск СС. Восемь стенографов, поставленных секретарем партии, т. е. Мартином Борманом, записывали все мои слова.
   Кейтель сообщил мне, что фюрер имел намерение заместить меня маршалом Паулюсом, после того, как он возьмет Сталинград».
   Паулус не взял Сталинграда, но сам был взят в плен. Но и помимо этого выбор фюрера был ошибочным. Паулюс, как и адмирал Канарис, начальник службы разведки, участвовал в заговоре против Гитлера. Попав в плен, он присоединился к движению «Свободной Германии», основанному в СССР, и призывал по радио немцев к восстанию против фюрера. Такова была с 1943 года истинная подоплека армии Третьего Райха.
   «Мои отношения с Гитлером, — продолжал Йодль, — понемногу улучшились. Примирение состоялось совершенно неожиданно для меня 30 января 1944 года. Гитлер публично заявил, что он по-прежнему убежден в том, что я ему давал плохой совет, но что, тем не менее, он считает меня за отличного офицера. Потом он вручил мне золотой значок партии. Но мое доверие к чувству справедливости фюрера больше не возвращалось».
   Несправедливость и суровость фюрера ускорили падение качеств высшего командного состава армии. Начатая победителями под Млавой и Седаном, русская кампания заканчивалась посредственностями. Гитлер не терпел военачальников с характером и отказывался верить, что характер обычно сочетается с талантом.
   «В Мондорфе, — рассказывает Кейтель, — меня в течении двух дней допрашивала русская комиссия. В конце допроса русский генерал отвел меня. в сторону и спросил: «Объясните мне, почему вы сместили всех ваших лучших генералов? Нам ведь тоже случалось смещать генералов за проигранные битвы, но если они были вообще хороши, то мы их снова пускали в дело. Посмотрите, Тимошенко был разбит под Харьковом, но потом он снова встал во главе армий. Вы же кончали войну с людьми даже не второго, а третьего сорта».