“Уважаемый Эдуард Георгиевич! Простите за то, что беспокою Вас этим необычным письмом. Вы, конечно, знаете, что “Учительская газета” опубликовала статью, резко направленную против моих “Этюдов о коммунистическом воспитании”. Было бы глупой самонадеянностью считать этот труд свободным от ошибок. Но статья (“Нужна борьба, а не проповедь”), по-моему, выходит за рамки научного спора, ее тон недостоин честной дискуссии, в ней — грубая брань. Меня очень поразило, что мне приписывались взгляды, которые я никогда не разделял. Я всю свою жизнь считал и считаю себя учеником А. С. Макаренко, а тут вдруг получается, что я выступаю против коллектива и т. д. Это просто в голове у меня не укладывается.
Почему я пишу Вам это письмо? Пишу как к товарищу, как педагог к педагогу, как учитель к учителю. Я очень редко имею возможность бывать в Москве, и тогда, когда надо сказать слово в свою защиту, я не могу этого сделать.
Когда была опубликована статья в газете, я был в больнице. У меня была тяжелая операция. С 1941 года у меня в легком “хранится” несколько осколков, и вот один из них начал “путешествовать” — понадобилось немедленное вмешательство хирурга; если бы промедлили с полчаса, умер бы. Недели через две после операции, когда я приехал домой, вижу кипу газет, и вот как назло первой попалась “Учительская” за 18 мая. Я прочитал и потерял сознание, опять пришлось ложиться в больницу (это было уже в начале июня).
Не поймите меня так, что я хочу вызвать к себе жалость, нет. Я пережил на своем веку столько горя, что никакая жалость не может залечить глубокие раны. Оправившись после второй операции, я хотел побывать в Москве, поговорить с редактором газеты, спросить, чем вызван тон статьи. Но я не имел возможности этого сделать. Однажды я собрался было позвонить редактору, номер уже был вызван, но я разволновался, в груди страшно закололо, хлынула кровь, зашевелился еще один кусочек металла, который я, кстати, получил в бою за Москву (недалеко от Кубинки, на перекрестке Можайского и Наро-Фоминского шоссе). Трубку пришлось бросить.
Тогда я попросил одного товарища, ехавшего в Москву, пойти в редакцию и поговорить. Он побывал там и пишет: в редакции к тебе относятся… недружелюбно...
За что?
Я прежде всего учитель, народный учитель. Тридцать два года работаю в школе, все время в селе. Дед мой был крепостным и умер на ниве, присев отдохнуть на минуту. Отец мой — член партии с 1920 года, заповедал мне: никогда не забывай, что твой корень — в трудовом народе. Свою трудовую жизнь я начал с 15 лет. Один год учился в институте на стационаре, потом два года — заочно, в семье были очень трудные материальные условия, надо было работать; кончал институт снова на стационаре. С первых же дней войны пошел на фронт, был трижды ранен, лежал в госпитале на Урале, работал там полтора года в школе, как только район был освобожден от фашистов, я приехал в свой район и безвыездно работаю в Павлышской школе.
В 1939 году женился. Когда я шел на фронт, дома осталась жена, Вера Петровна (весной 1941 года она окончила учительский институт). Она не могла выехать, так как была беременной. Осталась у своих родителей. Во время оккупации ее арестовало гестапо — за распространение советских листовок, сброшенных с самолета, за перепрятывание советских бойцов, бежавших из плена, за сохранение и передачу им оружия. Фашисты жестоко пытали ее, выкололи глаза, после этого мучили еще несколько дней и потом повесили. Когда жена была в гестаповском застенке, к ее родителям-старикам приехали два гестаповца и забрали больного десятимесячного ребенка — якобы для того, чтобы мать его покормила. Они принесли ребенка в камеру и сказали: если не скажешь, кто руководит вашей организацией, убьем сына. И убили на глазах у матери, а потом выкололи глаза и мучили.
Обо всем этом я узнал после освобождения района. Я сам был при допросе нашими товарищами предателя-полицейского, который рассказал, как выколол ей “только” один глаз, а второй, мол, выколол не я, сжальтесь… Полицейского повесили.
Трудно передать словами горе, которое мне пришлось пережить. Я стремился работать, работать, работать. Работал день и ночь. Поверьте, что года три подряд просыпался в два часа ночи и уже не ложился — работал. Не какими-то таинственными причинами объясняется то, что я много сделал, много писал, а вот — горем… Я взялся за иностранные языки — овладел в совершенстве немецким, потом чешским и польским. Как один из героев “Поднятой целины”, я мечтал о том, что когда-нибудь я окажусь нужным на земле, выкормившей зверей — фашистов, и там понадобится немецкий язык. Я мечтал о мести, я знаю, что и сейчас жив офицер, выколовший глаз жене и истязавший ее. И я изучил немецкий язык в совершенстве, наверное, знаю его, проклятый, лучше, чем иной немец. Потом изучил чешский и польский, потом — французский и английский. Написал свыше 300 (точнее, сейчас опубликовано 310) научных работ, в том числе 32 книги, работы переведены на 36 языков народов СССР и зарубежных стран. Но я не считаю научную работу главным в своей жизни. Главное — это то, что я народный учитель. Творить человека — это высшее счастье.
Никому и никогда я не причинил зла. За что же ко мне такое отношение?
Простите за столь пространное и откровенное письмо. Поймите меня правильно. У меня и здесь много товарищей, ко мне относятся прекрасно и в районе, и в области, но в каком-то смысле все-таки я чувствую одиночество. И вот я так разоткровенничался перед Вами. Это просто потому, что я очень уважаю Вас, и мне хочется, чтобы Вы знали то, что, конечно, вы не знаете. Зная Вас как мыслящего, вдумчивого педагога, я хочу еще раз сказать, что некоторые товарищи приписывают мне взгляды, которых я никогда не разделял. Сейчас я чувствую себя очень хорошо… Еще прошу Вас, спросите, можно ли сейчас прислать в журнал “Воспитание школьников” статью. У меня есть маленькая, но, мне кажется, интересная статья — в чем сущность идейного воспитания (переход знания фактов в идеи).

С уважением В. Сухомлинский.
24.VIII.67 г."

Комментарий И.Г. Сухина: Данную статью я пересканировал 28 марта 2006 года из газеты "Сельская школа со всех сторон" от 14 октября 2002 года, с.4. Данная газета относится к перепечаткам так: "Редакция приветствует перепечатку материалов газеты, но была бы признательна, если бы при этом ссылались на источник". В газете приведены три письма Сухомлинского и указано: "Письма были впервые опубликованы после смерти Эдуарда Георгиевича Костяшкина в газете "Советская Россия” за 2 октября 1983 года". Ранее я не знал об этой трагической странице жизни Великого педагога. Страшная страница в жизни мужественного человека. Впервые о данной публикации мне рассказал доктор педагогических наук Семён Филиппович Егоров и 27 марта принёс мне искомую страницу газеты "Сельская школа со всех сторон" от 14 октября 2002 года, за что я ему бесконечно благодарен. Затем в Интернете я нашёл данное письмо с сокращениями и небольшим отличием в статье Г.Д.Глейзера "Сердце, отданное детям" — http://www.fw.ru/Lib/Text/V/45%20(v).htm. Отличие состоит в трактовке фразы: Я сам был при допросе нашими товарищами предателя-полицейского, который рассказал, как выколол ей “только” один глаз, а второй, мол, выколол не я, сжальтесь… Полицейского повесили. Именно так она приведена у Г.Д.Глейзера, и именно так мы её привели в данной Интернет-публикации. А в газете "Сельская школа со всех сторон" фраза выглядела несколько иначе: Я сам был при допросе нашими товарищами предателя-полицейского, который рассказал, как выколол ей “только один глаз, а второй, мол, выколол не я, сжалился..." Полицейского повесили. Где истина я пока не знаю. Г.Д.Глейзер ссылается на Архив РАО. Ф. 133, оп.1, ед. хр. 889, л. 7-10, к которому я не имею доступа.
 

Источник: http://suhin.narod.ru/suhomlin.htm