Анархиста у нас представляют в виде пана Папандопулы из кинофильма "Свадьба в Малиновке". Гуляй, рванина, от рубля и выше, как говорится. Однако, давайте вникнем в проблему поглубже. Для примера возьмём тему налогов.
Тем более, на днях отметили 30-летний юбилей налоговой службы России. Действующий премьер Михаил Мишустин — главный создатель современной налоговой системы в стране. Хороший и грамотный человек. 150 тысяч сотрудников налоговой службы — прекрасные люди и профессионалы. Из налогов обеспечивается содержание армии и полиции — без них будет "анархия". Из налогов обеспечивается работа врачей и учителей — без них будет "анархия". Инфраструктура (например, дороги, административные здания) содержится за счёт налогов — без них будет "анархия". А как содержать госслужащих без налогов? Будет "анархия". Однако...
Однако, дело не в этом.
Дело в том, что систематически выявляются коррупционеры, которые украли у армии и полиции, учителей и врачей, а также госслужащих сотни миллионов и миллиарды — из числа собранных налогов.
Затратные инфраструктурные проекты. Выполнены законно, но их стоимость в 3-4 раза превышает себестоимость. Назвать?
Ненужные обществу и государству проекты, которые созданы и финансируются из бюджета под интересы конкретных лиц или групп. Только что премьер М. Мишустин начал административную реформу, в ходе которой "оптимизировал" ряд так называемых "институтов развития". Работа последних признана неэффективной. И на этом всё?
При этом у власти на протяжении четверти века находятся одни и те же группы, а то и те же самые лица. Как же они "оптимизируют" сами себя?
Высокопоставленный, какой только может быть, чиновник является главным персонажем дела о коррупции. И после непродолжительной "паузы" вновь занимает ключевой пост.
Госслужащий рьяно продвигает личный бизнес-интерес. Знают об этом — все. Но никто не даст ему по ушам.
Про имитацию выгодных тендеров на госзакупки не слышал только глухой.
А с телеэкранов уже открыто говорят о… подготовке к войне. Без сильного и эффективного государства нам там делать нечего. Как нечего делать в технологической конкуренции, в борьбе за научное и образовательное первенство, в деле культурного лидерства.
Таким образом, государство, сильное и эффективное, — необходимо. Государство — которому граждане доверяют, следовательно, поддерживают. Не один единственный человек в этом государстве должен вызывать к себе доверие, а государственная система в целом, свободная от эгоизма групп влияния. Насколько это возможно?
Нужно не только прозрачно собирать налоги, но и прозрачно расходовать их.
Думаю, что именно это, прежде всего, имел в виду один из теоретиков анархизма как политического учения Пётр Кропоткин.

Пётр Алексеевич Кропоткин. Современная наука и анархия (1912)
Глава IV. Современное государство (отрывок)

Если государство при помощи воинской повинности, народного образования, которым оно управляет в инте­ресах богатых классов, при помощи церкви и тысячи своих чиновников обладает, уже колоссальной властью над своими подданными, то эта власть еще усиливается при помощи налогов.
Безвредный вначале, даже может быть благословляемый самими плательщиками, когда он заменил принудительные работы, налог становится ныне все более и бо­лее тяжелым бременем. Теперь налог — могучее орудие, обладающее тем большей силой, что он скрывается под тысячью форм и что правители сознают его силу и спо­собность управлять всею экономической и политической жизнью общества в интересах правящих и богатых клас­сов. Ибо те, кто стоят у власти, пользуются теперь налогами не только затем, чтобы получать свои жало­ванья, но в особенности затем, чтобы создавать и разру­шать состояния, накоплять громадные богатства в ру­ках немногих привилегированных, чтобы создавать мо­нополии, разорять народ и порабощать его богатым; и все это происходит так, что плательщики и не догады­ваются даже о той власти, которую они дали в руки своему правительству.
— Но что же может быть более справедливо, чем налог, — скажут нам, конечно, защитники государства.
— Вот, например, — скажут нам, — мост, построен­ный жителями такой-то общины. Река, вздувшаяся от дождей, готова унести этот мост, если его сейчас же не перестроят. Разве не естественно и не справедливо при­звать всех жителей общины к работам по перестройке моста? А так как у большинства жителей есть свои де­ла, то разве не разумно заменить личную работу каж­дого, то есть неопытный, вынужденный труд, налогом, который позволит призвать рабочих и инженеров-спе­циалистов?
Или вот ручей, который в половодье становится непе­реходимым. Почему жители соседних общин не возьмут­ся за постройку моста через него? Почему им не запла­тить по столько-то с головы вместо того, чтобы прихо­дить самим и работать лопатами для исправления кана­вы или для мощения дороги? Или — зачем строить самим хлебный магазин, куда каждый житель должен бу­дет сложить по столько-то хлеба в год на случай недо­рода, когда вместо этого можно предоставите) государст­ву заботиться о прокормлении во время голода, платя ему за то небольшой налог?
Все это кажется столь естественным, справедливым и разумным, что самый упрямый индивидуалист не имеет ничего возразить против этого — при том условии, конечно, что известное равенство условий существует в общине.
И, приводя все больше и больше подобных примеров, экономисты и защитники государства вообще спешат сделать заключение, что налог справедлив, желателен со всех точек зрения и… «Да здравствует налог!»
И все-таки все эти рассуждения ложны и неверны. Ибо если некоторые общинные налоги действительно ве­дут свое происхождение из общинного труда, произве­денного сообща, то вообще налог или, скорее, многочис­ленные и громадные налоги, которые мы платим госу­дарству, имеют своим источником совсем другое проис­хождение, а именно завоевание.
Восточные монархии и позднее императорский Рим налагали принудительные работы именно на завоеван­ные народы. Римский гражданин был освобожден от этой обязанности и перелагал ее на народы, подчинен­ные его владычеству. И вплоть до Великой Революции (а отчасти и до наших дней) предполагаемые потомки расы завоевателей (римской, германской, нормандской), то есть «так называемые благородные дворяне», были избавлены от налогов. Мужики, черная кость, завоеван­ные белою костью, фигурировали одни на месте тех, кто подлежит принудительному труду и обложению налога­ми. Во Франции земли благородных или «тех, кто был возведен в благородное состояние», не платили ничего до 1789 года. И до сих пор самые богатые землевла­дельцы в Англии не платят почти ничего за свои гро­мадные владения и оставляют их необработанными в ожидании того, когда их стоимость удвоится вследст­вие недостатка земли.
Не из общинного труда, произведенного с свободного общего согласия, а именно из завоевания, из крепостно­го права происходят налоги, которые мы платим теперь государству. Действительно, когда государство застав­ляло подданных производить принудительные работы в шестнадцатом, семнадцатом и восемнадцатом веках, то дело шло вовсе не о тех работах, которые села и де­ревни предпринимали на основании свободного соглаше­ния своих жителей. Общинные работы продолжали про­изводиться жителями общин. Но рядом с этими работа­ми, кроме них, сотни тысяч крестьян приводились под военным конвоем из отдаленных сел для постройки на­циональной дороги или крепости, для перевозки прови­зии, необходимой для питания армии, для следования на своих голодных лошадях за богатыми, отправлявши­мися для завоевания новых замков. Другие работали в рудниках и на фабриках государства; третьи, подго­няемые хлыстами управляющих, должны были повино­ваться преступным фантазиям своих господ, занимаясь рытьем прудов у дворянских замков или строя дворцы для королей, для господ и их содержанок, тогда как же­ны и дети этих крепостных должны были питаться лебе­дой или просить милостыню по дорогам, а их отцы бро­сались голодные под пули солдат, чтобы отнять у кон­воиров увозимый ими награбленный хлеб.
Принудительный труд, налагаемый сначала силой на покоренные народы (как это теперь еще делают и фран­цузы, и англичане, и германцы с неграми в Африке), а потом на всех «неблагородных», на «черную кость», — таково было истинное происхождение налога, который мы платим теперь государству. Нужно ли удивляться, что налог сохранил до наших дней отпечаток своего про­исхождения?