Савва Васильевич Ямщиков. Горький дым Отечества (2016).
Отрывок

Не успел я переварить эрзац-продукт, сервированный либеральными газетными кулинарами, как раздался звонок из приемной председателя комитета по культуре Госдумы Н.Н. Губенко: «Савва, я срочно собираю пресс-конференцию в связи с вопиющим, беспрецедентным решением швыдковской команды. Прошу тебя приехать и принять в ней участие».
Николай – человек мощного темперамента, умевший держать в многочасовом напряжении зрителей, когда исполнял сложнейшие роли Галилея и Пугачева в Театре на Таганке. Спектакль, разыгрываемый по пошлейшему сценарию Швыдкого, потребовал от него прежней юношеской энергии, помноженной на опыт и государственный ум, необходимые для предотвращения крупного преступления, задуманного втайне от людей, имеющих самое непосредственное отношение к трофейным ценностям. Не посоветовавшись ни с Губенко, ни с директором Пушкинского музея И.А. Антоновой, ни со мной, щедрый хозяин Эрмитажа г-н Пиотровский вернул полученный десять лет назад подарок, передав бременские экспонаты Швыдкому.
Две недели потребовалось Николаю на поиски привезенных в Москву ценностей. Лежали же они все это время неподалеку от той страшной топки, где сожгли Басмаджана, под надзором сотрудников «Росизопропаганды». Чуяла кошка, чье мясо ей предстоит съесть, а поэтому таилась от могущих помешать полакомиться нежелаемых свидетелей… Та первая пресс-конференция в Думе запомнилась мне озлобленной аудиторией отечественных журналистов, пришедших на встречу с одной лишь целью – поставить Губенко и его единомышленников на место и расчистить Швыдкому поле для нечистоплотной игры. Создавалось впечатление, что меня на время привезли из немецкого концлагеря для общения с асами геббельсовской пропаганды. Я не услышал ни одного голоса, уличающего в го- ворящих граждан России. Никто не скрывал возмущения решительными действиями руководителя комитета по культуре, обратившегося с письмом к генеральному прокурору, который своим решением приостановил сомнительную сделку Швыдкого.
С ощущением человека, побывавшего на шабаше бесноватых хулителей России, вернулся я на службу, где меня ожидала встреча со старым другом Андреасом Ландрутом, и выплеснул на него крутой кипяток самых отрицательных эмоций, заваренный либеральными «акулами пера». Нашу беседу прервал звонок моей знакомой, сотрудницы российского телевидения, с которой я когда- то работал. «Саввушка, знаю, что ты многие годы не появлялся перед камерой, но, если сможешь, выручай нас. Сегодняшний выпуск “Вести-плюс” целиком посвящен истории с возвратом бременских ценностей. У Губенко спектакль, Антонова по каким-то причинам прийти отказалась. Вся надежда на тебя, ибо других оппонентов Швыдкому мы не нашли».
На следующий день утром я вылетал в Италию, оставалось утрясти еще массу дел, а потому, извинившись, вынужден был отказать моей милой просительнице. «Это займет несколько часов, и я оставлю в Москве нерешенными важные проблемы». «Обещаю тебе провести съемку в максимально короткий отрезок времени», – «добила» меня собеседница, охотно принявшая мое условие не встречаться со Швыдким на одной съемочной площадке, ибо чувство брезгливости не покидает меня всякий раз, когда я вижу этого господина.
К профессиональной чести моей коллеги, она сработала выше всяких похвал. Меня привезли в телестудию, размещающуюся на одном из этажей гостиницы «Россия», установив импровизированный телемост с аудиторией на «Яме» (ВГТРК на Ямском поле. — С.П.). Привыкший к абсолютной безнаказанности, нагулявший благополучный жирок на государевой службе, Швыдкой никак не ожидал увидеть меня после стольких лет разлуки. «Господин министр, скажите, вас не удивляет наша встреча? Судя по вашему поведению, вы меня совсем забыли, а может, даже успели похоронить. Ведь это от меня узнали вы о существовании реституционной проблемы вообще и о судьбе Бременской коллекции в частности. Куда вы подевали вот такую же красную папку с текстом межгосударственного договора российской и немецкой сторон по данному вопросу? Уж не уничтожили ли вместе с распущенной вами Комиссией по реституции?» Мой близкий друг, один из столпов отечественного телевидения Валентин Лазуткин, наблюдавший тот телемост, сказал мне потом, что впервые видел растерявшегося шоу-министра, начавшего сползать со стула и признаваться мне в дружбе. «Господин Швыдкой, – продолжал я, – считаю вас человеком некомпетентным, ангажированным заинтересованными в сделке людьми, наплевавшим на всех, кто должен заниматься решением данной проблемы. К тому же после недавно выдвинутого лозунга “Русский фашизм страшнее немецкого” вы можете представлять в данной дискуссии лишь интересы нациста Гиммлера, которому принадлежала Бременская коллекция, когда ее растаски- вал Балдин с компанией».
Это был удар под дых, ибо Швыдкой и его советчики, чтобы поизящнее обтяпать грязное дельце, возвели Балдина в ранг героя, спасшего для человечества творения великих предков. Словно черт в табакерке, возник вдруг на экране старый знакомец Айхведе, на чем свет по- носивший раньше проходимца из архитектурного музея.
И из далекого Берлина произнес умиленным голоском: «Балдин есть герой, мы его любим».
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! «Вольфганг, ты же вроде бы коммунист! Разве коммунисты имеют право из- менять своему партийному слову? А может, тебя кто-то сильно попросил?» Вразумительного ответа я не услышал, зато потом, вернувшись из Италии, считал с автоответчика десяток звонков перекрасившегося коммуниста, пытавшегося что-то мне объяснить. Да только позвольте мне не поверить единожды солгавшему!
Утром следующего дня позвонил Николай Губенко со словами благодарности за теледебаты, которые он успел посмотреть после спектакля. Попрощавшись с ним, отправился я в «Шереметьево». Снова дал о себе знать сотовый телефон. «Савва, мне только что звонил Путин, – сказал Николай, – он смотрел вчерашнюю передачу, видел твою папку с бременским документом и просил принять ее во внимание при рассмотрении сложившейся ситуации».